Повели их туда на другой день. Они окунули ноги раненые в воду, опять раны заболели. Она опять приходит: «Тетя, кричат они». Я говорю: «Деточка, днем их выводить нельзя. Уж вечером я полезу к ним в яму, перевяжу их». Взяли мы красное одеяло, я свечку зажгла, она отверстие закрыла одеялом, я полезла к ним перевязки делать. Две недели кормили их там и перевязки делали.
Через две недели они стали собираться ко мне в дом. Моя хатенка крошечная, как курничек, только на дворе у меня хорошо было.
Держала, держала я их, не едят ничего, света нет, воздуха они не видят совершенно. Вот я поехала в Пятигорск, возвращаюсь обратно и как-то нечаянным образом вошла в вагон — и вот тебе: нет никого. Села там с детишками. Вдруг заходят шесть офицеров с полковником. У меня муж работал в Минеральных водах на железной дороге, а я была в восьмидесяти верстах от него.
Вижу, их летучка села. Они начали меня спрашивать: «Ты красноармейка?» — «У меня вот красноармейцы, еще в люльке качаются», — показываю на детей, а они еще маленькие, лет по восьми им было.
Они говорили, говорили, потом один из офицеров сказал: «Вот, — говорит, — надо съездить еще в Петровск. Там какой-то, говорят, отставной полковник подделывает документы, надо его прикрыть». Это они промеж собой разговаривают.
Я думаю, ну как же мне теперь поехать туда, как взять хотя бы одного Федьку, тот малый боевой, было жалко его отпустить. Петровск от нас — семьсот верст. Муж ко мне приехал в воскресенье. Я у него вытащила железнодорожный документ. Вот, тоже дурочка была, ведь там его карточка. По этому документу я решила провезти Федора Мурашку. Он, правда, отпустил бороду. Я его положила в вагоне, накрыла одеялом, он — бледный — там лежал. Взяла я его и поехала в Петровск. Продала все, что было у меня и его жены.
Белые у нас держались больше года. Мы с этим Федором поехали в девятнадцатом году. Это было дело уже осенью или под рождество. Восемь месяцев они у нас уже держались, когда мы вздумали поехать. На одной из станций проверяют документы. Он, конечно, лежит, я его закрыла одеялом, а сама предъявила карточку мужа и свою. «Это, — говорят, — кто?» Я говорю: «Муж мой». Один открыл одеяло. У меня тогда сердце хорошее было, я ничуть не испугалась.
Открыли одеяло, у него борода, бледный. Посмотрели и опять закрыли.
Кое-как мы доехали с ним до Петровска. Я тогда пошла, стала спрашивать, где живет полковник. Какой-то человек сказал мне.
