В гостиную вошел молодой человек лет тридцати с небольшим, не очень высокий, но и не низкий. По его правильным чертам, короткой стрижке, покрою костюма и расцветке фулярового галстука нельзя было сказать сколько-нибудь определенно, кто он такой. Может, он сотрудник – или пытается попасть в сотрудники – какого-нибудь журнала. Может, участвовал в спектакле, который только что провалился в Филадельфии. А может, служит в юридической фирме.
– Привет! – дружелюбно обратился он к Джинни.
– Привет.
– Фрэнклина не видели? – Он бреется. Просил передать, чтобы вы его поджидали. Он вот-вот выйдет.
– Бреется! Боже милостивый! – молодой человек взглянул на свои часы. Потом опустился в оббитое красным шелком кресло, закинул ногу на ногу и поднес ладони к лицу. Прикрыв веки, он принялся тереть их кончиками пальцев, словно совсем обессилел или долго напрягал глаза. – Это было самое ужасное утро в моей жизни, – объявил он, отводя руки от лица. Говорил он горловым, сдавленным голосом, словно был слишком утомлен, чтобы произносить слова на обычном диафрагмальном дыхании.
– Что случилось? – спросила Джинни, разглядывая его.
– О-о, это слишком длинная история. Я никогда не докучаю людям – разве только тем, кого знаю по меньшей мере тысячу лет. – Он рассеянно и недовольно посмотрел в сторону окон. – Да, больше я уже не буду воображать, будто хоть сколько-нибудь разбираюсь в человеческой натуре. Можете передавать мои слова кому угодно.
– Да что же случилось? – снова спросила Джинни.
– О боже. Этот тип, он жил в моей квартире месяцы, месяцы и месяцы. Я о нем даже говорить не хочу… Этот писатель! – с удовлетворением произнес он, вероятно, вспомнив хемингуэевский роман, где это слово прозвучало как брань.
– А что он такого сделал?
– Откровенного говоря, я предпочел бы не вдаваться в подробности, – заявил молодой человек. Он вынул сигарету из собственной пачки, оставив без внимания прозрачный ящичек с сигаретами, и закурил от своей зажигалки. В его руках не было ни ловкости, ни чуткости, ни силы. Но каждым их движением он как бы подчеркивал, что есть в них некое особое, только им присущее изящество, и очень это непросто – делать так, чтобы оно не бросалось в глаза. – Я твердо решил даже не думать о нем. Но я просто в ярости, – сказал он. – Появляется, понимаете ли, этот гнусный типчик из Алтуны, штат Пенсильвания, или еще откуда-то из захолустья. Вид такой, будто вот-вот умрет с голоду. Я проявляю такую сердечность и порядочность – пускаю его к себе в квартиру, совершенно
