- Смутно...
Интерес к моей персоне терялся.
- Я еще загадал желание,- соврал я,- что если когда-нибудь увижу вас, то...
- Что "то"? - переспросила она пленительным голосом, будто догадываясь о том, что последует дальше. Но руки своей не отняла, и я еще более решительно увлек ее за чучело стоящего на задних лапах бурого медведя - так, чтобы нас не видели из зала.
- ...то обязательно поцелую.
- Ну прямо как в оперетте.
- Я люблю вас! - скоропалительно сорвалось с моих уст.
Дразнящая улыбка замерла на ее лице. Она украдкой оглянулась по сторонам и прижала палец к губам: тсс!.. Потом притянула мое лицо и одарила таким хмельным долгим поцелуем - язык в язык,- что мои ноги начали подкашиваться. Поцелуй был, как лето, он медлил и медлил...
Краем глаза я заметил в зеркале расплывчатый силуэт, довольно потирающий руки. "Кажется, попался!" - резанула сознание мысль.
Я отпрянул от Мондрус, и наваждение исчезло. Искушение растаяло, и вдохновение улетучилось. Все вернулось на круги своя. У зеркала метрдотель приглашал Ларису Мондрус и стройного господина по имени Володя пройти к зарезервированному столику. Я топтался у чучела косолапого и туго соображал, кто меня или кого я только что целовал. Некое голографическое тело? Тогда почему я все еще ощущаю аромат изысканных духов и мой язык горит, как от паприки? Если это имело место, то интересно, на кого я был похож? На Бочевера? Или на Шварца?.. Эти кардиналы - сущие иезуиты, мать их ети. Прости меня, Эгил, за спорадические моменты моей параллельной жизни. Я устоял перед великим соблазном, хотя в принципе мне и отвечать не за что тайны сна нам неподвластны.
Когда я вернулся к столику, Жанна заметно нервничала.
- А мне показалось, Боря, вы сделали ноги. Бросили девушку на произвол судьбы.
Я опустил глаза на ее круглые, как яблоки, колени и вспомнил пушкинское "ужо постой...". Мне почему-то всегда мерещилось "у, ж..., стой!"
- Что вы, что вы! Как можно бросить такое сокровище.
В эту ночь я мял Жанну так, будто месил глину, долго и тупо, но она впитывала меня, поглощая мою остервенелость, как ненасытная губка, только изредка хрипела в забытьи: "Вкусно!.. Вкусно! Настоящее животное..."
Вот любопытно, после письма Шварца, где он рассказывал мне про Бочевера и дал его телефон, я позвонил Владимиру Юрьевичу. Представившись и сообщив о себе минимум данных, я попросил раскрыть тайну: как ему удалось прописать Мондрус в Москве.
- Все очень просто. Я пошел на прием к Фурцевой, объяснил ситуацию, и Екатерина Алексеевна при мне написала письмо в Моссовет, Промыслову.
