— И мы, негры, разумеется, созданы для вашего увеселения? — Злости в голосе капитана не было, теория белого его даже заинтересовала.
— Да. И, если вы делаете это хорошо, то получаете все, что делаем мы, белые и желтые. И наоборот. Все мы имеем друг друга и пора, наконец, понять, что на свете существует одна раса — люди. Так вот, ниггер, это — люди. Понял? И она, блядь, самая малочисленная. Да, кстати, не советовал бы тебе, если что, приволочь вечером своих братьев сюда, на разборку. Я тебе обещаю, я положу вас тут всех, до единого.
— А говоришь, не суперсолдат, — рассмеялся Самюэль. Что-то старое, мрачное, давно и мерзко жевавшее его душу, словно понемногу теряло зубы в общении с этим белым долбоёбизм. На последнего «ниггера», он, к слову, и внимания-то не обратил. Делалось будто даже как-то чуть, на жалкую каплю, но легче. На душе. Дурь. Бред. Но тем не менее.
— Я уже тебе говорил. Я не суперсолдат, не боец, даже не стрелок. — И белый почти дословно повторил слова Папы Лякура, о которых Самюэль уже слышал: «Мне нечего терять, а вам есть чего. Или почти есть. Просто тот, кому нечего терять, всегда даст фору тем, кому есть, что терять, а уж тем, кому это лишь мерещится — тем более. Вам это мерещится. Так что вам пиздец, если что. Вот и все. Согласись, что тот, кому нечего терять, всегда в барыше?»
— Да, в общем-то, да, — подумав, сказал Самюэль.
— Вот и прекрасно. А о деньгах не беспокойся. Я не обижу тебя с деньгами.
— Слушай, мужик. Разреши поинтересоваться. Я много перевидал оружия, ружей, но не видел никогда, чтобы ружье, не винтовка, а ружье, било с такой силой. Что это за хрень? — Спросил Самюэль.
— Это не совсем ружье. Это называется «штуцер». От ружья в нем разве что два ствола по горизонтали. И кое-что еще. Он нарезной. И калибр тут… Семнадцать миллиметров, семьдесят восемь сотых. Фирма семейная. «Цигенхан и сын». Пуля из него сажает на задницу слона, даже не убив его сразу. «Панчер» среди ружей, скажем так, — негр отметил, что белый, заговорив об оружии, слегка оживился. Значит, наплевать ему было не на все. Ну, уже хорошо. Хотя бы. Ночь на Манчаке с коматозником, который из всех слов знает лишь: «отъебись» не радовала.
Они помолчали, а потом белый снова заговорил. Каждый раз, когда этот «снежок» открывал рот, Самюэль поневоле максимально собирался. Не от страха, нет. Просто его разговоры были странны.
— Помнишь, я тебе говорил про то, что выдув из башки всякий хлам, я взамен обрел не пустую голову, а кучу скрытых талантов? Это я стебусь, мужик. Но, например, я обнаружил, что я еще и научился метать нож, а это мне никогда не давалось, — в руке белого вдруг легко станцевал тяжелый нож-боуи, явно из ломбарда старого пердуна Франка. Луч восходящего солнца наткнулся на его бритвенное острие, порезался и вода под ними озарилась кровавым бликом. Чего только не померещится… Белый махнул рукой с ножом и тот, свистнув, воткнулся в стойку причала, шириной в пачку сигарет, метрах в четырех от них. Промахнись белый — и с ножом можно было проститься, стойка уходила в воду.
