— А я чуял ночью, что Ночь. Что леса и болота ночью — не для людей. Что этот мир от века принадлежит не только нам.
— Что ты делал там?
— Писал. Покрывал рунами листы. Я писал то, что хотели знать, и то, что было, иногда то, что может быть, что я хотел сказать, я позволял себе крикнуть с некоторых листов — но тогда яснее становилось видно, что я на гриве. А это неправильный клещ. Тогда я научился скрывать то, что мне казалось важным, и то, от чего они шарахались, потому что это все было для них тяжело. Но они чуяли меня нюхом, чуяли, как чужака — и гнали. Тогда я научился понимать их — и это не заняло много времени, х-ха — за это они возненавидели меня еще больше, так как мне мерзко было делать даже вид, что они хотя бы сильно рознятся меж собой. Тогда я начал презирать их законы — ответ не заставил себя ждать, они никогда не тянут с камнями и проклятьями. Что бы я не делал, чтобы сблизиться с ними — пока я старался сблизиться — они гнали меня и фыркали, как сытые борова, перегородившие другим путь к водопою. Что бы я не делал потом — стараясь отдалиться от них, не умея приблизиться — они тащили меня к себе, они обещали, что со временем я стану таким же — и они, и я чувствовали, что это вранье и понимая это, они ненавидели меня еще больше. Самое же скверное, что они чуть не сделали со мной — так это чуть было не научили врать самому себе — лишь бы не быть одному — потому, что их правда гласила, что одному быть неправильно для человека, а оттого — скверно. Клещ с вывернутой душой. Вот что я такое. Еще я научился драться. Драться палками. Бить быстро и точно, увеча протянутые к тебе руки или оскалившиеся на тебя лица — потому, что когда висишь на гриве, нет времени для долгих боев — сдует раньше, чем ты, наконец-то, осмотришься. Я готов был спрыгнуть — но слететь? Шалишь…
— Бить быстро и точно, ха. Это нужно в любом мире… — Ягая смеется. Но глаза ее закрыты и чуть-чуть дрогнул живчик под веком. Тени, просто ночные тени.
— Неправильный клещ. Клещ, который может вывернуть душу. Который не хочет ненавидеть себя за то, что должен хотеть, может захотеть стать клещом. Мерзкая, согласись, тварь.
— А при чем тут Свобода? — негромкий голос Ягой углем прокатывается по моей груди и, стукнувшись о сердце, замирает.
— Если б я знал! Они не в состоянии понять, о чем говорит осенний лес, не видят его осиротелого взгляда. Но они прекрасно видят самих себя, тех, кто с ними, а особенно тех, кто на гриве. Кто-то смеется над тобой — видящим глаза Леса-по-Осени, кто-то не верит — то есть, хочет не верить. Кто-то боится, что ты говоришь правду — боится сильно. Но если не слишком часто попадаться им на глаза, то они забывают ненавидеть и просто бегут мимо. По шкуре — в поисках самой толстой жилы. Я слишком много болтаю. Даже здесь.
