Читателю, может быть, было бы скучно, если бы я стал передавать многие из моих бесед. Но только благодаря беседам я мог заглянуть в душу этих людей, так мало похожих на тех, с кем мне до сих пор пришлось входить в общение. В некотором смысле они были — воплощенная простота. Некоторые из них умели читать и писать. Они плохо знали обо всем, что лежало за пределами их деревни, ибо газеты редко проникали в деревню. Но их никак нельзя назвать глупыми. Они очень любят спорить и нельзя сказать, чтобы они не умели спорить. Их замечания всегда дельны и метки.
И затем, они отнюдь не грубы; наоборот, они отличаются мягким характером. Это доказывается не только тем, что они были вежливы с иностранцем, но и тем, что внутри семьи, насколько я мог, судить, царила гармония, и что друг с другом они были чрезвычайно приветливы.
Правда, в моменты раздражения иногда бывают вспышки свирепой жестокости. Но, с другой стороны, они всегда готовы помочь друг другу или поделиться с другим, и в этом они гораздо выше западных народов с их холодной и рассчитанной благотворительностью.
Конечно, было бы нелепо, если бы я, после такого короткого пребывания среди них, стал бы делать обобщения и подводить итоги. Психология волжского крестьянина остается для меня закрытой книгой. Но я все же чувствовал, что где-то глубоко у них таится скорбь, которая проистекает (по мнению некоторых авторов) от пессимизма, который реальнее и глубже заложен в них, чем мы, европейцы, можем себе представить.
Как странно, что на их языке сбор урожая обозначается словом страда, т.е. страдание. Это, конечно, кое-что значит. Значит, этот народ в течение многих поколений привык уже к тяжелой, изнурительной работе во время сбора урожая, — совсем не так, как у нас, на Западе, где это носит радостный праздничный характер.
На деревенских улицах в теплые летние ночи там и сям собирались обычно три-четыре группы с балалайками. Тут разговоры перерывались музыкой и обратно. Но вдруг возникала страшная ссора.
Безобразные, злые голоса оглашали воздух, и трудно было верить, что не дойдет до драки. Так продолжалось пять, быть может, десять минут.
Но вдруг крики прекращались, и наступала короткая пауза. Потом снова среди ночи раздавались звуки балалайки.
«Ни керосина, ни спичек, ни жиров». — Пророчество о наступлении голода. — Сельскохозяйственные коммуны. — Безбожники ли они? — Мнение Емельянова.
Я хорошо помню одного старика, который сражался в русско-турецкой войне в 1878 г. Звали его Даниилом Ефимовичем Сазоновым. Он много говорил о разорении, причиненном войной, причем он разумел при этом не только мировую войну, но и все те войны, которые она вызвала и которые еще не кончились в тот момент, когда он со мной говорил. «С кем бы я ни встретился, — сказал он, — все говорят мне о сыновьях и о братьях, далеко отсюда — в Польше, в Германии, в Финляндии, на других границах. Нам приходится обрабатывать землю для семейств солдат, которые сражаются на разных фронтах.
