2
В Третьякове как заладят дожди, то не меньше, чем на неделю. Говорят, началось это, как порубили леса за заводом, ведь добрались и до отрогов гор, да и те деревья, что росли на склонах, повалили. На порубках разросся кустарник, а по низинам земля заболотилась, и оттуда поднимался дурманный туман, цеплялся за голые острые вершины гор, собираясь в дождевые тучи, а они застилали небо, и поначалу моросило, а уж где-то на третий день начинало лить ровно, и казалось, так будет всегда. Тучи нависали низко и держались недвижно. Чаще всего дождь кончался ночью. Небо внезапно обнажалось, и в нем вспыхивали яркие, сильные звезды, а уж утром под солнцем быстро просыхали тротуары и мостовые, но где были колдобины, еще долго держались лужи.
В дожди Петр Петрович чувствовал себя худо, начинала ныть поясница, ломило в суставах и в груди, это старая рана, и, чтобы одолеть боль, не выказывать своего дурного настроения, он уходил в занятия: или читал журналы, которых выписывал немало, или делал заметки для будущих уроков. Давалось это ему нелегко. Надя знала о его маете, отключала телефон в кабинете, сама снимала трубку и, кто бы ни звонил, отвечала строго, хоть и негромко: «Нездоровится… Если что передать — запишу». Она то и дело грела чайник — газ им провели лет пять назад, поставили плиту, — заваривала крепкий чай с липовым цветом. Стараясь ступать тихо, заходила к Петру Петровичу, ставила большую его кружку на стол и уходила.
Она не сразу поняла, когда в телефонной трубке раздалось:
— Надежда Ивановна, это я, Света. Сейчас подъеду…
— Какая Света? — хмуро спросила Надежда Ивановна, но уж когда спрашивала, ее вдруг осенило, с кем говорит, и закричала: — Господи! Да где же ты?!
Светлана рассмеялась:
— Что, отец опять хандрит? — и неожиданно пропела: — Не плачь, девчонка, пройдут дожди… Я на автостанции. Беру машину и мчусь к вам. Есть хочу ужасно! Хоть яичницу приготовьте!
Надежда Ивановна хотела сказать: да какую яичницу, у нее, слава богу, обед есть: и борщ, и котлеты, но спохватилась, крикнула:
— Да жду я тебя. Жду!
И тут же Надежда Ивановна сорвалась с места, побежала к мужу, ударила ладонью по дверям, они шумно раскрылись, но Петр Петрович даже не вздрогнул, он сидел за столом, охватив темную, отполированную до льдистой глади голову, зажав уши ладонями.
— Петя! — крикнула она. — Света… Света приехала!
Он повернулся, и у нее сразу дрогнуло сердце: потускнела, поблекла его неожиданная зелень глаз, покрылась мутью, как ряской стоячая вода, а щеки еще более провалились, и сквозь вечный его загар проступила серость. Она и не помнила его таким, ей сделалось страшно: может, он и в самом деле заболел?
