Он всегда казался ей сильным человеком, а это означало для нее широту взглядов, потребность давать человеку возможность совершать то, по чему тоскует он душевно. Матвей ничего никогда ей не запрещал, а только лишь поощрял, и ей казалось: так он поступает с другими, потому и уверен в себе, и тверд в своих решениях, пренебрегает опасностью быть сломленным… Так он ей виделся, и она была к нему привязана. Но случившееся перед отъездом, когда он применил силу, вдруг высветило все в ином свете… А может быть, в ней уж давно зрел бунт против Матвея, может быть, еще тогда, когда он напал на Азаматову, в ней упрочились сомнения: а тот ли он на самом деле, за кого она его принимает?.. Но она боялась признаться в ошибке, хотя сомнения невольно точили ее, а потом, скопившись, взорвались, озарив события яростной вспышкой… Тот, кто способен на насилие, человек слабый, а слабость в ее понимании всегда была жалка, она бродила в ветхом рубище, выдавая его за непроницаемые доспехи, которыми потрясала с железным скрежетом для устрашения других. Сильный человек не унизится до обиды другого, он богат и потому щедр, а слабый карабкается вверх, лишь оставляя синяки унижения на телах более достойных… Так всегда она считала. Может быть, в свое время это ей внушил отец… Скорее всего, что так. Но как легко ошибиться, как легко. Матвей угрожал ей вместо того, чтобы попытаться понять. Он угрожал… Как же он посмел?
Светлана решилась на то, что посчитала приемлемым для самой себя, и если даже все дела ее, ради которых она прибыла в Третьяков, обернутся пустотой и она потерпит неудачу, все равно не будет считать выбранное ошибкой. Истинный зов души не может быть ошибкой, а неудача — поражением, в истинности всегда есть свои обретения, неизбежны они и сейчас… А Матвей?.. Да пошел он подальше! Она не позволит, чтобы этот звонок испортил ей настроение. Ведь она проснулась, и увидела радугу на кусте, и, вспомнив, как она сказала Матвею, что в Третьякове находится под защитой, улыбнулась. Да и в самом деле, здесь пробуждается в ней как бы заново ее девичья лихость, в этой комнатке с выгоревшими синенькими обоями, низенькой, теперь уже старомодной, тахтой, небольшим письменным столиком, в этом деревянном доме, поставленном на каменный фундамент, да вообще среди улиц, где она верхом гоняла на Вороне, где дралась с мальчишками, лазила в чужие сады — не потому, что ей там что-то нужно было, а чтобы все знали: Светка Найдина никого никогда не боится.
