И снова они ехали в «виллисе», и Катя сидела в нем вместе с адъютантом, их привезли в каменную мызу — тут определили штаб дивизии.
Сколько он ни пытался вспомнить, как очутился с ней после ужина в комнате, где стояла старинная деревянная мебель, широкая кровать с резными амурчиками, так и не смог, и Катю спрашивал, но и она объяснить не могла. Это было как наваждение, он, еще разгоряченный удачей боя, кинулся к ней, целовал яростно, и она обнимала его, и, когда все свершилось, пришла трезвость, он ахнул от удивления:
— Да ты что?.. Девка?
— Ага, — сказала она и улыбнулась. — Была.
Она сидела на корточках, стыдливо загородившись от него желтой простыней, но смотрела прямо, безбоязненно, и он засмущался ее взгляда.
— Да как же это так?.. — растерянно проговорил он.
— А так, — в словах ее прозвучал вызов.
— Так что же ты?.. да почему же?..
— Это вы про что?
А он и сам не знал, про что, уж очень давно у него не было женщин, жил как монах, знал — другие командиры заводили себе временных жен, так и называлась — ППЖ, что значило: походно-полевая жена, в слово это вкладывали разный смысл — кто уважительный, а кто и презрительный. Всякая жизнь была на войне.
— Вы отвернитесь, — сказала она. — Я сейчас… Там ванна, кажется, — кивнула она на белую дверь.
Он отвернулся, слышал, как она босиком прошла по полу, как тихо скрипнула дверь, и сделалось ему неловко, нехорошо, будто обидел ребенка, да как-то непоправимо обидел. Он еще помнил ее гладкое, покрытое мягким пушком тело, хрупкое, с вмятиной от раны на ноге, помнил свежесть ее дыхания и подумал странно: «Да она же мне сейчас как родная». Он не слышал, как она вернулась, как шмыгнула под одеяло, и когда обернулся к ней, словно пытаясь защитить от чего-то, крепко прижал, снова поцеловал, она в ответ ласково провела по его щеке.
— Что же ты со мной пошла, дурочка?
— Понравились, и пошла. Давно понравились, не сегодня. Я про вас многое знаю.
— Откуда же?
— Да ведь по дивизии говорят. Ну и сама видела… Это вы меня не замечали.
— Ну почему? Тогда, на командном пункте, заметил.
— Это опять же я вас заметила, — засмеялась она.
— Ты сколько на войне?
— Полтора годика.
— Как же тебя мужики-то обошли?
— А меня боятся, — просто сказала она. — Знают: если силой, то я и убить могу… А так… Ну, никто мне не пришелся. Сама не знаю почему. У меня и в школе так было. Меня мальчишки боялись.
Он ласкал ее, и она отвечала сначала робко, потом уж все горячее и горячее. Сколько у них было потом ночей, каждая казалась неповторимой, и все же ярче иных запомнилась та. Тогда-то и понял он: она жена его, и будет всегда его женой, хотя сама этого еще не знает. Эта странная арбатская девчонка, среди грязи, трупных запахов, вшивого армейского белья сохранившая себя в первозданной чистоте для него.
