– Подонки устроили набег на наше Крыло. Убили моего отца, а меня оставили тут на милость всякого, кто проедет мимо.
Он попытался облегчить боль в груди, вцепившись пальцами в ржавые цепи.
– Пожалуйста! Умоляю вас!
Кто-то подошел ближе. Носки сапог оказались прямо у глаз Финна. Грязные, один дырявый.
– Которые из подонков?
– Комитатусы[1]. Их вожак называет себя Джорманриком, Лордом Крыла.
Человек сплюнул, едва не попав в Финна.
– А, этот чокнутый душегуб.
Почему ничего не происходит? Финн в отчаянии изогнулся всем телом, насколько позволяли оковы.
– Пожалуйста! Они могут вернуться!
– А я говорю – переехать его и дело с концом. Зачем нам вмешиваться?
– Потому что мы цивилы, а не подонки, – голос, к удивлению Финна, был женский.
Он услышал шорох ее шелковых одежд под грубым плащом. Говорившая опустилась на колени, и он увидел руки в перчатках, тянущиеся к оковам. Запястья Финна кровоточили; ржавчина расплывалась разводами на грязной коже.
Человек нетерпеливо произнес:
– Маэстра, послушай…
– Неси клещи, Сим. Сейчас же.
Ее лицо оказалось совсем близко.
– Не бойся, Финн. Я тебя тут не оставлю.
Он с трудом поднял взгляд – и увидел женщину лет двадцати, рыжеволосую и темноглазую. Еще через мгновение он почувствовал ее запах. Аромат мыла и мягких шерстяных тканей – пронизывающий сердце, прорывающийся сквозь его память прямиком в темноту наглухо закрытого внутри него черного ящика. Комната. Комната и яблоневые поленья в камине. Торт на фарфоровой тарелочке.
Возможно, на его лице отразилось царящее в душе смятение, потому что она, задумчиво взглянув на него из-под укрытия капюшона, добавила:
– С нами ты будешь в безопасности.
Не дыша, Финн смотрел на нее.
Детская. Каменные стены. Роскошные алые портьеры.
Торопливо подошел мужчина, поддел клещами звено цепи.
– Глаза побереги, – проворчал он.
Финн уронил голову на руки, чувствуя, как вокруг толпится народ. На мгновение он подумал, что близится один из его мучительных припадков; закрыл глаза, ощутив знакомый одуряющий жар, окутавший тело. Борясь с дурнотой и сглатывая слюну, он ухватился за цепи, дрожащие под напором массивных клещей. Воспоминание таяло; комната, очаг, торт и крохотные серебряные шарики на тарелке с золотой каймой. Исчезало, как ни пытался он удержать его, а ледяная тьма Инкарцерона возвращалась вместе с кислым металлическим запахом колесной смазки.
Оковы соскользнули и упали. Он поднялся, облегченно вздохнув полной грудью. Женщина осмотрела его запястья.
