— Да, выбор сделан, — отвечаю, — и потому всё просто. Такой выбор хорош именно своей окончательностью. Ведь что самое мучительное в жизни? Постоянство сомнений! Только преодолеваешь один выбор — так сразу надо делать другой. А за ним — ещё один. И ещё один. Вот так и ползёшь через жизнь, будто через горный хребет, где нет перевалов и проходов, а только — горы и путь — через их вершины. А вершины всё выше и выше. И конца нет. Ползёшь, ползёшь — потом выдыхаешься. И понимаешь, что есть и обходной путь. Вернее, два пути. Первый — вообще не принимать решений.
— Хороший путь! — воскликнул Карлик.
— Второй, — продолжал я, — путь окончательного выбора. Дорога через самую высокую вершину. И за ней — конец горам. Всё! Потому что конец всему. Главное — не ошибиться. Выбрать действительно самую высокую вершину. И перевалить, одолеть её. Мы же одолели?
— Глупость, — отрезал Карлик.
И, изогнувшись, почесал пятку.
— Глупость, — повторил он. — Нет никаких гор, вершин, решений. Ничего нет.
— Как так?
Я не просто удивлён был и ответом его и тем тоном, резким, ироничным, насмешливым, каким это было сказано.
— Почему нет? Разве наш выбор был лёгким? Я, например, долго сомневался, колебался…
— А я ни хрена не колебался, — оборвал мою речь Карлик. — Чего мне колебаться? Я же сумасшедший…
— Как сумасшедший?! — я аж на койке подскочил.
Ну и дела!
— Правда? Действительно — с головой не в порядке? А как же тебя тогда на сцену выпускают?
— А чего им боятся? Боятся им совершенно нечего, — лениво, как бы даже снисходительно, пояснил Карлик. — Всё под контролем. На сцене — скульпторы, ассистенты, акробаты, жонглёры, клоуны, статисты. Вокруг сцены — охранники. Да и в зрительном зале, у стеночек — они же…
— В зрительном зале?! — изумился я. — Даже там?
— Даже там, — подтвердил Карлик. — Так что боятся им, боссам клубным, нечего. Вздумай любой из нас какой-нибудь фортель выкинуть…
— Как ты сегодня, — напомнил я в приступе злопамятства (а ведь речами своими и впрямь меня разозлил!).
— Как я, — согласился Карлик. — Так вот — никому из нас это с рук не сойдёт. И сделать нам, как бы мы не старались, ничего не дадут. Реакция у наших коллег по клубу просто изумительная.
— Это у охранников-то? — засомневался я.
«Вот, братец! — восторжествовал я в душе. — Охранники — тумбы неповоротливые. Им хоть в рожу плюй, да беги прочь — они пять минут соображать будут. А уж если со сцены отсебятину понести — они вообще ничего не поймут. А вот зрители поймут…»
