Стояла гробовая тишина. Пока…
— Так, как прошло свидание с Сид?
Я сдерживаю улыбку. Все думал, когда же будет поднята эта тема, и она не разочаровывает.
— Отлично, — говорю я весело. — Она прекрасна.
Опять тишина. А потом…
— Так… о чем же вы говорили? — Джеймс — воплощение хладнокровия и безразличия, ее черты всегда неподвижны.
— Ну, знаешь, о разном.
— Например?
Например, касательно тебя.
— Зачем столько вопросов?
Она пожимает плечами.
— Просто любопытно. Сид была на седьмом небе, когда вернулась домой. Ты должно быть действительно положился на свой шарм.
Нет, ни в малейшей степени. Вместо этого отвечаю:
— Или, может, Сидни просто легко уложить.
Джеймсон напрягается, рот кривится в неодобрении.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты знаешь, что я имею в виду, — мой смысл ясен.
Тишина.
Значит, она игнорирует меня, склоняет голову и пишет в своей тетрадке, звук ее ручки отражается от стен с каждым тяжелым штрихом.
— Нет, не знаю, — ее голос тихий, чуть громче шепота.
Я чувствую себя таким козлом.
— О, расслабься, ничего не произошло. Я нахрен стебусь над тобой.
Она не в восторге от моих выходок или сквернословий.
— Ты довольно часто используешь это слово.
— Верно. Это охренительное слово.
Она приподнимает голову, и ее щеки красные. Зардевшиеся. Пылающие.
И все от использования одного слова. Я решил посмотреть, как далеко я могу завести ее.
— Тебе не нравится? — я делаю ударение. — Хрен?
Ноздри раздуваются, лицо становится краснее — если такое возможно — а глаза сияют ярко-голубым. Ясные. Чересчур остекленевшие.
Рассеянные. С отяжелевшими веками. Заведенные чуждым ей языком.
— Хрен — мое любимое, — успокаиваю я мягко. — Слово, я имею в виду.
Прочищая горло, Джеймс склоняет голову, чтобы изучить меня, напряженный голубой взгляд падает на мои губы и задерживается там, следя за моим ртом, когда я говорю.
— Лично я считаю, Джеймс, что это одно из самых универсальных слов в английском языке. Разве нет?
Один слабый, отрывистый кивок, и я вижу, как сокращается гортань, когда она сглатывает.
— Просто послушай разок: Хреееен, — я жалобно растягиваю звук, страдальчески, слово раздается в медленном, мучительном стоне, как звучало бы при приближающемся оргазме.
— Нахрен, — я добиваю. — Похрен. Отвали на хрен.
Теперь она беспокойно вертится на своем стуле.
— Я уловила, Освальд. Можешь уже прекратить.
Но я не останавливаюсь.
— Иди ты на хрен. А еще лучше, иди на мой хрен, — проклятие слетает с моего языка как приказ к действию.
