Джек ни о чем не спрашивал, только оглядел нас своими немигающими рыбьими глазами и молча протянул мне самокрутку.
– На, тяпни…
Я глубоко затянулся и, закашлявшись от едкого дыма, передал самокрутку Мисси. Некоторое время мы сидели молча, в каком-то общем оцепенении, а потом перед моими глазами закружилось. Зашевелились шторы, вроде как от ветра, и вместе с ними на старых обоях зашевелились узоры. Все вдруг пропало: Джек, Мисси, Сунь Хун, грязные тарелки, бутылки, бокалы, – и я услышал внутри себя жаркий шепот:
– It’s fucked up! – а потом по-русски: – Всё пропало!
Вообще-то ничего не пропало, но, как бы точнее выразиться, сделалось необязательным, что ли.
– Гипс сымают, клиент уезжает! – панически застрекотал все тот же внутренний голос и неожиданно представился: – Кстати, Кирюша!
(“Этого мне еще не хватало!”)
– А почему “Кирюша”?! – спросил я вслух, причем очень громко и сердито.
Джек, Мисси и Сунь Хун как по команде повернули головы в мою сторону.
– Ты это с кем сейчас разговариваешь? – осторожно поинтересовался Джек. Мне показалось, что его белёсое медузье лицо с тусклыми немигающими глазками не имеет рта, и голос звучит сам собой, откуда-то из глубины квартиры, отдельно от своего хозяина, и еще я почувствовал, что в комнату из окон сейчас польется вода громкими булькающими звуками и прибегут старушки.
– Скажи им, скажи! – подначивал меня тем временем Кирюша. Но я прекрасно знал, что говорить ни в коем случае нельзя. Окружающие всегда слишком заботливы, и за подобным признанием непременно последует госпитализация. И ежели у вас в голове объявился Кирюша, совершенно не обязательно об этом рассказывать окружающим и уж тем более не стоит прилюдно с ним разговаривать. Нужно аккуратно отойти, поговорить, а потом вернуться обратно.
– Сейчас… – я с усилием поднялся на ноги и, ни к кому конкретно не обращаясь, произнес по-русски: – Мне в ванную надо… там вода…
Кирюша внутри меня захихикал тошнотворным лягушачьим смехом:
– Ссыкотно, да? Чё, Эндрю, бздо?
“Сам ты эндрюбздо…” – угрюмо подумал я.
В ванной я решил не включать свет, закрыл дверь на задвижку и опустился на холодный кафельный пол. “Праздность, – подумал я, – всякая там созерцательность тащит в сети дьявола, ветхого, языческого, языкастого. Если не занимать голову и руки работой, то так и придется всю жизнь сидеть на холодном полу в ванной и разговаривать с Кирюшей”.
– Чего тебе не нравится? – обиженно поинтересовался Кирюша. – Хочешь, стихотворень расскажу, а? Собственного сочинения? На все случа́и жизни?
