Может быть, и он был бы таким же, сложись судьба его отца по-иному, но теперь в Алексее накапливалась невольная неприязнь ко всем этим сынкам из благополучных семей и — что греха таить, — зависть к ним. В последний раз у Эдика не было Гурушкина, а сидела миленькая однокурсница-журналистка, попивала ликер, слушала их болтовню и уходить не собиралась, хотя дело шло к полуночи. Алексей вдохновился, блистал остроумием, ловил ее оживленный взгляд. И тогда Человеческий Кот сказал: «Ты лучше сорочку отдай постирать… Вон воротник грязный…» И Алексей потух…
— Кто пришел, Саша? — резко, попугаем кричала Нина Александровна.
В самом деле, хлопнула дверь. Это уже наверняка отчим. Обычно его приход является для гостей сигналом к отступлению. Он в свое детское сиротство прислуживал в лавке у богатых смоленских евреев и на всю жизнь научился экономить, считать каждый кусок. Даже жалел надевать чистое белье и грязнить его собой: поносит-поносит рубашку и вывернет наизнанку.
Да и не могут рядом с ним старушки предаваться своим воспоминаниям, так как он никаким боком к этим воспоминаниям не причастен.
Еще с порога отчим спрашивал маму о своем, интимно-хозяйственном, что составляло главное содержание его жизни:
— Колбасу-творог бра́ла?
И мама кричала через всю квартиру:
— Саша! Творог несвежий, в пачках…
«Даже посидеть не дадут спокойно!» — Алексей поворачивал до отказа рукоятку громкости. Но мама уже в его закутке:
— Аленька, надо проводить…
— Ну вот, не могут в покое оставить… — ворчал Алексей, но беззлобно. Он понимал, что провожать старух придется. Да и провожать-то недалеко — до трамвая. А остановка перед самым домом. Но все же ворчал. Из чувства противоречия.
В коридоре мама говорила Алексею:
— Ты знаешь, Клавдия Игнатьевна хочет пригласить нас с тобой к себе в гости… Я рассказала ей о твоих ночных уходах…
— Надо ему мозги почистить… — гудела Клавдия Игнатьевна, надевая с помощью Алексея шубу.
— Тебе полезно познакомиться с серьезной девушкой, — добавляла мама.
— Перестань сейчас же, слышишь!
Если б милые девицы
Так могли б летать, как птицы, —
доносилось из крайней комнаты. Мудрейший проснулся от голосов в коридоре.
— Ах, как ты груб! — сокрушалась мама и тут же, без перехода радостно кричала Нине Александровне: — Так приходите же! Созвонитесь с тетечкой Клавочкой и приходите!
Лифт приспособлен только поднимать пассажиров. Поэтому все девять этажей приходилось ползти, подолгу останавливаясь на каждой площадке.
