— Ну, это когда было… Еще до ее замужества, — гудела Клавдия Игнатьевна. — Я с ней познакомилась, когда она вышла за Вячеслава Михайловича и бросила сцену…
— Еще бы не бросить! Ведь он уже был без пяти минут генерал…
— А она всегда выглядела как генеральша!
— Да, да! — снова ликовал мамин голос. — Когда Вячеслава Михайловича назначили директором Неплюевского кадетского корпуса, никто ее иначе и не называл…
Необъяснимо как, но Нина Александровна постигала, что говорили о ней и ее муже.
— Ты, Клава, по-моему, и приходила его арестовывать. Где это было? В Оренбурге?
— Нет, Ниночка! — кричала подруга. — В Иркутске, в двадцатом…
Алексей хотел бы не слушать их — ведь каждый раз одно и то же, — но разговор помимо его желания въедался и мешал:
— Ты еще пришла с Павлом Андреевичем, а тот говорит: «Извини, Вячеслав, нам придется тебя арестовать!..»
— Папа всегда был очень корректным, — вставляла мама. — Ах, если бы Алексей унаследовал его интеллигентность…
Алексей морщился и включал купленный на аспирантскую стипендию чуткий немецкий приемник «Штерн». Эфир шелестел морзянкой, голосами, обрывками песен.
— Кто пришел? Саша? — перекрывая далекие голоса, откликалась Нина Александровна.
Странное дело! С десяти лет — с утра до вечера — жил по распорядку, строгому, словно железнодорожное расписание. Никуда не свернешь. Трепетал перед офицерами-воспитателями. В самоволке был только раз, да и то попался. В восемнадцать поступил на филологический, ходил в университет через день, готовился дома. А теперь, сделавшись аспирантом Института изящной словесности, появляется в его стенах лишь раз в неделю…
— Может, в самом деле в дурной компании оказался? — гудела Клавдия Игнатьевна. — Валя, давай познакомим его с моей племянницей Настей… Увлекается точными науками и туризмом. И на рояле играет. Все дни дома или в библиотеке. Очень серьезная девушка… Не то что эти намазанные вертихвостки…
Разговор снова переместился на Алексея. Конечно, общих тем немного. Уж если они прокручиваются, то по нескольку раз.
С мамой Алексей давно не откровенен. Мудрейший предоставил ему полную свободу и ни во что не вмешивается. А ходит он играть в подкидного к Эдику на Третью Тверскую-Ямскую, пьет ликер с Человеческим Котом и Гурушкиным и горячо рассуждает о любви. Правда, он все чаще говорит себе: что мне делать в компании этих беззаботных ребят, живущих на всем готовом и занятых лишь девушками?
Не то чтобы самого его не волновала любовь. Какое там! Он влюблялся с четырнадцати лет. Но было только два недлинных студенческих романа. Другое дело — Человеческий Кот. Впрочем, как можно сравнивать их — у Эдика своя комната, несколько костюмов, карманные деньги. Алексей вспомнил, как Кот получил при нем посылку от родителей и принялся нетерпеливо потрошить ее, вышвыривая из ящика томики подписных изданий, коробки сардин, носовые платки, галстуки, и, наконец, жадно приник к нижнему белью, к которому изнутри английской булавкой были приколоты сотенные. Это мама посылала ему сверх разрешенного отцом.
