– Закрой дверь, – не поворачиваясь, сказал отец.
Он стоял у окна, сложенные в замок руки за колючей, даже на вид, спиной. Оба дня с Жениного приезда отец устрицей сидел в своей комнате. Возвращался с работы, прямиком отправлялся к себе и запирал дверь. Наталья оставляла поднос с ужином под дверью. Вчера еда осталась нетронутой.
– Она еще там? – спросил отец.
Наталья кивнула.
Отец повернулся, углы похудевших плеч на темном силуэте на фоне окна.
– Она не сказала, сколько это будет еще продолжаться? – спросил он.
– Чтобы восстановить паспорт, понадобится как минимум две недели, – сказала Наталья.
– Может, твой Андрей Григорьевич как-то поможет? – сухо поинтересовался отец. – И перестань ее оправдывать. Ведешь себя как… мама. Она тоже все время шла у нее на поводу. Посмотри, чем это все закончилось. Была бы жива моя мать…
– Баба Нюра?
Ездить в деревню к матери отца всегда было мукой. Что бы мама или они с Женькой ни сделали – все было не так. Не то ели, не так готовили, не с той стороны клали посудное полотенце, не так мыли полы, не так ходили по ягоды. Мама собрала тогда больше всех. Ягоды были чистыми, одна к одной, и даже тут бабка нашла к чему придраться.
– Природу надо жалеть, – буркнула она, – а не обдирать кусты до последней ягодки. Меру надо знать.
Мама с мольбой повернулась к отцу.
– Какая вы, мама, мудрая, – с умилением улыбнулся он бабе Нюре, – не всем дано думать о других, тем более о неживой природе.
– Баба Нюра никогда маму не любила, – сказала Наталья.
– Моя мать была человеком с высокими моральными принципами, – сказал отец, – и она беззаветно любила меня.
Отец задумчиво пожевал губами, мерно зашевелились тщательно выбритые щеки. Что-то темное забурлило под гладкими кожаными складками на его лице.
– Если бы я только проявил волю, – неожиданно горько сказал он, – оказался бы достойным сыном своей матери. Если бы отрезал, раз и навсегда, что не будет пороку места в моем доме! Мама, конечно, поплакала бы, побунтовала, а потом смирилась бы. Человек ко всему привыкает, даже к голоду. Сначала невыносимо, кишки прилипают к спине, кровят десны, во рту вкус, будто ложку железную сосал. А потом ничего, набьешь живот корой или глиной, только не темной, а светлой, у нас на речке такая была. От нее даже поноса почти не было.
На отцовской шее мучительно, как у проглотившего орех петуха, заходил кадык.
– Кто знает, – сказал он, – настоял бы на своем, мама осталась бы жива. Не надорвалась бы. И мальчик был бы жив… Рома.
