Владимир Сергеевич поднялся с дивана и пошел брать трубку.
– Алло, – сказал он в трубку как можно более неприветливым тоном.
– Наконец-то, – выдохнула Женя. – Думала, никогда уже не дозвонюсь.
– Ты? – удивился он, словно только теперь обнаружил, что у него есть вторая дочь.
– Я в Новосибирске, – сказала Женя, – с деньгами целая кутерьма, пока обменяла, пропали билеты. Я тараторю, прости. Стоянка заканчивается минут через десять, буду в Твери через два с половиной дня. До сих пор не укладывается в голове. Что случилось? Почему?
– Почему? – повторил он.
Вся горечь, вся обида, все отчаяние, с трудом удерживаемые внутри кордонами самоуважения, хлынули наружу.
– Ты меня спрашиваешь? – закричал Владимир Сергеевич, захлебываясь слезами, голос на октаву выше, чем хотелось бы. – Как ты могла оставить больного ребенка на смертельно больную мать?! Эгоистичная, бессердечная, блудливая тварь!
На том конце провода сжалась в комок Женя. В глухой тьме отчаяния далеким светом заколебался единственный огонек надежды.
– Как чувствует себя Рома? – спросила она гулким, неживым голосом.
Показалось, что оборвалась связь.
– Алло! – закричала Женя, но вместо крика из горла вырвалось сдавленное сипение. – Алло!
Голос отца прозвучал неожиданно близко, как удар по голове:
– Умер твой Рома. Похоронили.
Наталья открыла дверь квартиры ключом и прислушалась. Вместе с мамой из дома ушла душа. Остались только стены, пол и отец. Звук спускаемой в унитазе воды и отцовское покашливание раздались одновременно.
– Это ты? – крикнул через дверь отец. – Я еще не ужинал.
– Поздравляю, – пробормотала под нос Наталья.
Она с облегчением сбросила туфли с гудящих ног и расправила пальцы. И как только Ася умудряется целый день бегать на каблуках? Ловко, как козочка? Лично она чувствовала себя коровой в кандалах.
Мамина ступня была шире Натальиной, и, чтобы разносить, мама щедро намазала туфли «Тройным» одеколоном. Наталья почувствовала запах, когда доставала туфли из коробки, но не обратила внимания. Во-первых, поначалу все лежалые вещи пахнут чем попало, а во-вторых, отец как раз собирался на работу, пахнуть могло и от него. За день носки одеколон чудно настоялся, и к его собственному аромату примешалась парфюмерная «нота», расшифровывать которую не хотелось.
Наталья задвинула туфли под вешалку и принялась рассматривать колготки. Левая колготина была в порядке, из дырки на правой высовывался покрасневший мизинец. Третья пара за неделю, одно разорение! Наталья сняла колготки и вздохнула. Мама говорила, что у Натальи «по-женски красивые ноги». Красивые, как же! Рубенс был бы счастлив, он не даром рисовал упитанных до неприличия женщин. Было бы гораздо лучше, если бы ноги были тонкими и длинными, как у Женьки, а туфли – не дубовыми и пропитанными одеколоном, а импортными, мягонькими, как у Аси. Из тех, что обнимают ножку, как вторая кожа.
