Медленно, как в фильме ужасов, к Наталье придвинулось лицо с неживыми, фарфоровыми белками, внутри которых переливалась темная, тяжелая жидкость.
Наталья ахнула и вскочила на ноги.
– Господи, – воскликнула Ася неожиданно живым, нормальным человеческим голосом, – что ты дергаешься-то так? Напугала меня до ужаса.
Наталья нащупала в полутьме обнадеживающе обыденную, нестрашную спинку скамейки. Колени все еще вибрировали от пережитого страха. Комок в груди перестал щетиниться ежом, но еще не рассосался.
– Это ты меня напугала, – сказала она Асе. Наталья не собиралась смеяться, но смех защекотал волоски в носу, защипал переносицу, задрожал в щеках. Чем больше она его удерживала, тем громче он звучал. Наталья сжимала зубы, держала себя за щеки, но смех не сдавался. Он клокотал внутри болезненной, неудержимой дрожью.
– С ума сошла, – сказала Ася.
Новый, еще более мучительный приступ смеха повалил Наталью на скамейку. Она легла на бок и задрыгала в воздухе ногами.
– Точно спятила! – ахнула Ася, пытаясь удержать полу Натальиного платья.
Наталья перешла в вертикальное положение и вытерла локтем слезы.
– Слава тебе господи, – сказала Ася, заботливо поддергивая Натальино платье, – что с тобой? Первый раз вижу, как ты истеришь.
– Это не истерика, – выдавила Наталья, содрогаясь от заключительных конвульсий, – смешинка в рот попала.
Ася сдула с лица челку и поглядела Наталье в лицо.
– Ага, – сказала она беспечным тоном, контрастирующим с изучающими булавками глаз, – здоровая, просто жуть.
– Конечно, я здоровая, – с вызовом сказала Наталья, – не то что некоторые.
– Смешинка, говорю, попалась… здоровая, – запнулась Ася.
– А-а, – протянула Наталья, мгновенно смущаясь, – я подумала…
– И что ты подумала? – спросила Ася напряженным голосом.
Наталья отвернулась и поскребла пальцем за ухом. Деликатно, как блохастый, но воспитанный пес.
– Отец рассказал тебе про… нее? – спросила Ася.
Наталья метнула виноватый взгляд и неопределенно пожала плечами.
– Я не помню ничего, – сказала Ася, – только ее глаза. Прозрачные и пустые. Словно и не глаза вовсе, а стекляшки. Донышки от кефирных бутылок. Знаешь, на них еще значки непонятные бывают. Я долго не понимала, что они значат. Только недавно догадалась. Это просто цифры. Наизнанку.
Скамейка под тонким Натальиным платьем показалась вдруг холодной, словно они сидели на могильной плите.
– Знаешь, что страшно, – сказала Ася, – я иногда смотрю в зеркало, и мне кажется, что у меня ее глаза. Вчера мы сидели в больнице, ждали, когда выйдет… доктор.
