По лицу Натальи пробежала длинная, болезненная судорога, потемнели, стали свинцовыми, как вода в Неве в пасмурную погоду, глаза. Она метнула на Женю странно вороватый, быстрый взгляд и тут же отвела глаза. Когда она повернулась снова, глаза выглядели уже совсем по-другому и напомнили Жене размытую акварель облака, опустошенного дождем.
– Отец рад, что ты приехала домой, – сказала Наталья и, предупреждая вопрос, добавила: – Я тоже… рада.
– Спасибо, – сказала Женя.
В уголках Натальиного рта зазмеилась вдруг легкая, незнакомая усмешка.
– И я рада, – сказала она, – что у тебя все в порядке. Я знала, что так оно и будет.
Еще один камешек попал под яростную Натальину лопатку.
– Каждый год, – сказала Наталья, – каждый год я перекапываю тут землю, и все время попадаются камни!
Женя показала глазами на соседнюю могилу, на которой земля была посыпана белой гранитной крошкой.
– У тебя на все найдется объяснение, – сказала Наталья.
В сочетании с кривой улыбкой это прозвучало как обвинение.
* * *
Заказанное такси стояло у входа со включенным счетчиком. Наталья попросила таксиста открыть багажник и положила туда пакет с инструментами.
– Ты не против, если я сяду вперед? – спросила она, не глядя на Женю.
– Тебя все еще укачивает?
– Иногда, – ответила Наталья со странным выражением лица, – не думала, что ты помнишь.
– Я много чего помню.
Наталья нахмурилась и отвернулась.
Разговорчивый таксист наконец умолк и оставил их в покое. В зеркале заднего обзора мелькнул хитрый татарский глаз. Женя вдруг увидела их со стороны. Обе надутые, как мультяшные медвежата, не поделившие сыр и позвавшие на помощь лису, которая его съела. Как не понравился в свое время мультфильм маленькому Ромке.
– Совсем, совсем, – сказал он сразу после просмотра и покачал отросшими кудрями.
Перед Тверью она сводила его в парикмахерскую. Рома сидел на стуле тихо-тихо и смотрел, как на пол хлопьями падают колечки волос. Пожилая шумная парикмахерша даже удивилась. Сказала, что давно у нее не было таких славных клиентов. Славный. Такой он всегда и… был.
Вместо застарелой, бесконечной боли в душе вдруг поднялась теплая, нежная волна. Мой мальчик, мой сыночек. Завтра она пойдет к нему на могилу.
Ромина могила. Мысль показалась вдруг совершенно нелепой, дикой. Внутренним взором она видела лицо сына необычайно ясно, словно наяву. Совсем не так, как в Чите.
– Рома.
Слово сорвалось с губ и повисло в напряженной, наэлектризованной тишине.
Повернулась с переднего сиденья, неудобно изогнувшись всем корпусом, Наталья. На ее лице блуждало странное, плачущее выражение.
