Почти такое же упрямство, не гордое, как у Демона, и не такое прекрасное, испытывала и она. Оно копилось в душе потихоньку, весенними водами бежало по закованной снегом душе. Все эти годы она бежала от своего горя, от своей вины. Убежала на другой конец страны, туда, где синели грустные сопки, и никто не знал, какой она была раньше. Она жила, притворяясь живой, маскируя боль работой, маленькими радостями и пустяковыми заботами. Она, как Демон, парила в воздухе, в своей собственной реальности, стараясь не трогать ничего настоящего, не касаться земли, в которой лежали… мама и Рома.
Но сколько бы она ни парила, ни убегала, ни делала вид, что стала другой, правда была простой. Настоящее росло из прошлого, будущее закладывалось сегодня. И если она сегодня не найдет в себе мужество заглянуть в прошлое, оно повторится снова и станет ее будущим. Их с Лешкой будущим. Будущим ребенка, которого она носит в себе.
– Теоретически ты п-права, – сказал Алексей, целуя Женю в висок, – надо смотреть в лицо своим страхам.
– Терпеть не могу, когда ты так делаешь, – сказала Женя.
Звук гулко разнесся по залу.
Сзади раздалось деликатное, но строгое покашливание. На стуле у входа напряглась, в готовности вскочить и навести надлежащий в храме искусств порядок, пожилая служительница музея.
– Чего ты терпеть не можешь? – прошептал в Женин висок Алексей. – Поцелуев в общественных местах?
– Кхм, – повторила бдительная старушка.
Алексей убрал руку с Жениного плеча и сосредоточился на картине.
– В юности Демон казался мне более героическим, – сказал он.
Служительница одобрительно кивнула головой и потеряла к ним интерес.
– Что изменилось? – спросила Женя.
– Он выглядит… грустно, почти трагически, – сказал Алексей.
Женя нахмурилась, Лешкины слова неприятно царапнули душу. С ног на голову перевернули смысл картины, вдруг показалось, что, ощутив родство с летящим над миром Демоном, она призналась в том, что считает себя трагической жертвой обстоятельств. Эдаким депрессивным, преисполненным жалости к себе и своим слезкам существом.
– А мне и раньше цвета не нравились, – сказала она, – голова, конечно, безумно красивая, и профиль… гордый. Зачем только у него тело депрессивно… грязных тонов?
– Прекрати так пристально рассматривать постороннего неодетого мужчину, – прыснул от смеха Алексей, – тем более в присутствии мужа.
– Во-первых, он – не мужчина, а юноша, – заулыбалась Женя, – а во-вторых, имею полное гражданское право рассматривать каких угодно мужчин. Я имею в виду, платонически.
