— Так-так-так, — проговорил Хнум и покачал головой задумчиво: понял, что Тута бежал, как трус. — Маху — воин отважный, бунтовщикам потачки не даст. Надолго ли, Бог весть, а сейчас город спасен… Ну, пойдем, сын мой. Счастлив буду принять его высочество.
Хнум встал и пошел. Все — за ним.
Дио и Зенра спустились во второй ярус дома, где была Диина горница. Вошли в нее. Дио начала раздеваться. Дрожала так, что зуб на зуб не попадал. Всю ее пронизывал насквозь тот же холод, как давеча.
— Что ты дрожишь? — спросила Зенра. Дио ничего не ответила и легла на ложе. Зенра укрыла ее потеплее, поцеловала и хотела выйти, но Дио взяла ее за руку.
— А знаешь, няня, Пентаур убит, — сказала тихо, как будто спокойно.
Ноги у старушки подкосились. Присела на край ложа, чтоб не упасть.
— Господи, Господи, — прошептала с тем удивленьем, которое всегда рождает в людях внезапная смерть. — Да как же, где, когда?
— Только что, в бунте у Амонова храма.
— Ах, бедный! — заплакала Зенра. — Какой был человек хороший. А я-то думала…
Дио усмехнулась:
— Думала, жених? Да, хорош жених, да невеста плоха… Ну, ступай, не плачь, о нем не надо плакать, — хорошо умер, дай Бог всякому так!
Дио закрыла глаза, но, только что Зенра вышла, открыла их и посмотрела в глубину горницы, где лунный луч падал на высокую Амонову арфу с перекрещенными струнами и двумя, на подножьи, радужными солнцами; золотые сердца их тускло искрились в бледном луче. Это была та самая арфа, на которой давеча играл Пентаур тихие песни любви и смерти.
Набежало ли на месяц облако, или помутнело у Дио в глазах от слез, — вдруг показалось ей, что в косом полотнище лунного света на белой стене промелькнула чья-то тень. «Он!» — подумала она и вся насторожилась, как будто ждала, что струны зазвенят. Но молчали, и тень исчезла: ровный свет опять забелел на стене. Дио укрылась с головой одеялом и хотела уснуть, но не могла.
Вдруг послышалось ей, что струны звенят. Откинула с головы одеяло, привстала на ложе, прислушалась: звенят, звенят, поют:
Ныне мне смерть, как мирра сладчайшая,
Ныне мне смерть, как выздоровление,
Ныне мне смерть, как дождь освежающий,
Ныне мне смерть, как отчизна изгнаннику!
Снова чья-то тень мелькнула на стене. Ужас напал на нее. Но знакомая боль неискупимой вины, неутолимой жалости была сильнее ужаса. О, хотя бы только тень его увидеть, только тени сказать: «Прости!».
Встала с ложа, подошла к арфе. Струны продолжали звенеть тихо-тихо, но внятно. Что-то живое трепетало внизу. Дио опустила глаза и увидела: в сетке перекрещенных струн запуталась летучая мышь и билась о них.
