— Отвечайте, или готовьтесь к смерти!
Еще более дикий вой был ответом на слова изверга.
Иоанн нетерпеливо махнул рукою.
Толпу женщин увели и на их место выдвинули другую, состоявшую из связанных священников и монахов.
Вновь началась перекличка.
— Яз! — слышалось из толпы при произнесении каждого имени.
Допрос и этой толпы не привел ни к чему.
Все священники и монахи упорно отрицали, что покровительствовали колдовству и наущали баб предсказывать лучшие времена при перемене правления.
— Николи мы ничего не знали и не ведали… — хором отвечали они на расспросы дьяков.
— Вишь, государь, как осатанились они, упорствуют, да и на поди, даже перед твоими царскими очами… — заметил Малюта.
Царь, удрученный результатом допроса ведуний, воочию разрушившим его горделивую мечту о том, что он, представитель власти от Бога, в торжественные минуты праведного суда, могучим словом своим, как глаголом божества, разрушающим чары, может дать силу воле разорвать узы языка, связанные нечистым, теперь пришел в уме своем к другому роковому для него решению, что «царь тоже человек и смертный», и эта мысль погрузила его душу в состояние тяжелого нравственного страданья.
Его совесть раскрыла перед ним длинный ряд поступков, несогласных с идеей правосудия, но допущенных им в минуты слабости.
Он тяжело дышал, глаза его налились кровью.
— Кайтесь!.. — громовым голосом воскликнул он.
— Помилосердуй, государь, ни в чем неповинны мы, холопы твои! — отвечали связанные, упавши на колени.
— Упорство… на правеж… — простонал уже Иоанн с пеной у рта.
— Всех на правеж!.. — полувопросительным, полурешающим тоном крикнул Григорий Лукьянович.
Царь встал с престола и зашатался.
Его поддержал с одной стороны царевич, а с другой Борис Годунов, стоявший рядом с креслом последнего.
У Иоанна в эту эпоху проявления ярости всегда влекло за собою ослабление, сопровождавшееся зачастую припадками, перед началом которых изверг Малюта искусно успевал испрашивать у царя самые жестокие приказания.
— Всех!.. — выкрикнул Иоанн, повторяя первые слова своего любимца, и смолк, почти лишившись чувств, на руках бояр и опричников.
— Не изволишь ли, государь-родитель, мало-мало отдохнуть… освежиться?.. — спросил отца царевич.
Царь не прекословил.
Шатаясь, поддерживаемый сыном и приближенными, он направился к саням.
— Всех на правеж! — уже властным тоном повторения царева приказания снова крикнул Малюта, один оставшийся на возвышении после отъезда Иоанна.
