Он явно забыл, что уже спрашивал, но Вилаг вновь прокричал «Да!».
Отец повернулся ко мне и приподнял брови:
– А ты, Вализия?
Я с улыбкой кивнула.
Но не испытывала ни капли радости. Если честно, я не хотела этого видеть, в глубине души считая поимку и заточение кошмара чем-то непочтительным, хотя тогда и не знала этого слова. И от подобных мыслей я испытывала слабость и неловкость, поскольку всегда боялась монстров так сильно, как меня учили.
Интересно, заметил ли Вилаг, что отец в очередной раз отказался описать кошмаров? Даже в самых волнующих историях о своих сражениях он упоминал о них максимум как о движущихся тенях. У нас дома над очагом в гостиной висела зернистая, в сепии фотография его юношеских странствий, потемневшая от времени. Отец в доспехах и подбитой мехом накидке сидел на коне, вскинув к небесам руку с длинным мечом (белая рамка обрезала клинок). Другая его запакованная в металл рука сжимала что-то вроде черной кляксы, будто проявляющие химикаты под воздействием температуры или чего-то таинственного застыли на фотографии расплывчатым пятном. Казалось, эта клякса истекает кровью на черную землю.
То, как мне сказали, была голова убитого отцом кошмара. Столь темную штуковину толком не запечатлеть, как бы вовремя механизм фотоаппарата ни поймал победу рыцаря. У пятна не было никаких отличительных признаков, кроме двух выростов по краям – вроде рогов или ушей. Эта голова принесла отцу большую часть денег, которые он затем использовал, чтобы начать собственное дело. Вживую же мы никогда ее не видели, потому как странствующие рыцари сжигали или бросали тела и головы кошмаров, опасаясь, что если возьмут их в Город, то привлекут туда полчище монстров. В детстве фотография служила для меня источником дурманящей гордости за отца – самого смелого человека из всех, что я знала. А позже она же заставила задуматься, почему он не мог описать того, чью отсеченную голову держал в руках как трофей.
Я доела индиго – Вилаг все еще мусолил свои дольки, – и мама вытерла мне руки салфеткой. Официант подал нам на серебряном блюде выпечку, посыпанную сахарной пудрой, с начинкой из теплой помадки и грюнничного джема. Ужин мы съели еще раньше – его принесли под серебристым колпаком. И когда официант в белых перчатках поднял его, оттуда повалил пар, а нашему взору предстали нарезанные грибы, пельмени с мясом, сметана и овощной салат. Мама велела Вилагу дожевать индиго, прежде чем браться за сладкое. Отец поглощал выпечку с не меньшим удовольствием, нежели я. А я наблюдала, как он облизывает пудру с пальцев, которыми когда-то сжимал отрубленную голову кошмара.
