Моё совершенно непрактическое но буйное воображение рисовало мне всякие вариации на тему «человек с портфелем». Вечером я выходил из дома, нарочито стращая детей, что мол папа разлюбил вас за то, что вы сегодня обожрались мороженым, и покидает вас навсегда. Неизменно в руке моей был чемодан, добавлявший правдивости моим угрозам. Пацаны ржали и спорили между собой, кого из них я разлюбил сильнее.
Порой мне представлялся Иосиф Бродский, покинувший родину с одним чемоданом, в котором были печатная машинка, две бутылки водки и сборник стихов Джона Донна. Иногда фантазии были веселее, например хрестоматийный случай, когда мультимиллионер вспоминает, как он покорил Америку, приехав в Нью-Йорк с парой сменного белья в портфеле и долларом в кармане. Или учёный, везущий на нескольких листках будущее науки.
Я же вёз в чемодане букву закона. Никаких там носков или трусов, — конституция, концентрация многовековой мудрости и справедливости. Этот документ из моего портфеля не будет пылиться, потому что ему уготовано место под стеклом национального музея. Как в дурном сне, образ получался собирательный и за короткое время грёз несколько раз менял обличие, успев побыть Галичем, Солженицыным, Давидом Азриэли. Мой герой прибывал на чужбину с этой самой буквой закона и уже там, лишённый гражданства, когда железный занавес навсегда закрыл дорогу назад, он понимал, что распечатанный им из интернета закон уже устарел, но даже будучи свежим, он являлся сплошной казуистикой и крючкотворством. Но и не это главное, дело в том, что закон израильский, никому даром не нужный, да ещё и написанный на иврите, что не даёт даже пустить его на подтирку из-за жирности и густоты еврейских букв. Можете представить себе психическое и моральное состояние человека, грезящего наяву подобным образом. Вот и в этот вечер, попужав детей невозвращением, с чемоданом в руке я направлялся в кибуц к Дафне, любезно предоставившей нам помещение для вечерних занятий. Чтобы не скомпрометировать Дафну отмечу, что собралось там человек шесть, прозявивших лицензию и обременённых многодетными семьями. Была там и симпатичная девушка Рони, обладавшая большим энтузиазмом и потрясающей работоспособностью. Уже поздно вечером, когда даже у двужильной Дафны начали слипаться глаза, Рони изъявила желание продолжить штудирование закона. Я, при полном отсутствии энтузиазма, но ведомый страхом предстоящего десятичасового экзамена, предложил Рони не злоупотреблять гостеприимством кемарящей Дафны и отправиться ко мне. Рони согласилась, и мы поехали.
