— А то! Ну не надирались, как свиньи — это понятно. А так — граммов по сто хапнут святой водицы — и пошло-пошло-пошло!.. Это сейчас тебя проверками задолбают: туда дунь, сюда сплюнь. Проверяльщики хреновы. Тогда люди другие были: сами за собой следить умели. А пять минут постоять в то время — нет проблем. График соблюдали как «Отче наш», ты не думай. Но мимо Сани-Лаптя проехать — это же грех непрощёный. Пути не будет! — Федорыч разулыбался.
Петька тоже было расцвел. Но затем возобновилось тягостное для молодого, растущего организма молчание. Рельсы сходились и расходились, сходились и расходились; провода по бокам плавно плыли от столба к столбу; время замерло на месте, как взгляд на фотографии.
— Петр, вот тебе когда-нибудь снились такие сны… — прервал мерный стук железных колёс голос старшего. — Такие сны… Не знаю даже, как сказать. Вот не вещие, нет. А вот будто ты там. Весь, целиком. А?
— Где там? — тут помощник вскочил, заметив встречку. Отвлекся на пассажирский из Уфы и Николай.
Когда последний вагон простучал мимо и короткие переговоры по рации закончились, молодой помощник сам напомнил о прерванном разговоре:
— Так чего там про сны-то, дядь Коль?
— Да, — согласно закивал головой его собеседник. — Про сны! Вот взять хотя бы сегодняшнюю ночь: чертовщина сплошная. Подхожу будто я, Петр, к своей избе — ну той, что в Помаево. Темно, вечер… И такое у меня чувство, Петр, вот не объясню: холодок какой-то по спине бегает. А рядом со мной — парень идет какой-то. Смуглый, черный волос — не разберешь особо-то, ночь ведь. И вдруг по улице (ну там щас улиц нет — так, заросли одни) начинают загораться огни. Не огни, а окна домов. А я ведь знаю, что изб-то здесь никаких нет и быть не может: кончилось Помаево мое горемычное.
Тут вспыхнет, там зажжется: осветилась Од-улица, как полоса взлётная. А у меня радости в душе совсем нет — наоборот, страх какой-то, дикий, звериный. И тут замечаю, что парень этот, смуглый который, бочком ко мне как-то стоит. «Ага, — думаю. — Это что же ты, уважаемый, лицо от меня прячешь?». Кладу ему руку на плечо, пытаюсь его развернуть, а он ни в какую! Ну я тогда уже с азартом — разворачиваю его, а у него на лице — черви копошатся! Мертвяк, блин…
— Тьфу! Да ну тебя, дядь Коль! — передёрнул плечами молодой помощник. — Не люблю я такого: самому потом ночью дрянь всякая привидится…
— Вот и я не люблю, — закивал машинист и замолчал ненадолго. — А ведь я его узнал, смуглого-то. Это уж потом, как проснулся. В школу вместе с ним бегали — в старшие классы, в соседнее село. Его в грозу убило, мне тогда лет пятнадцать стукнуло…
