Вил, наконец, хрипло вздохнул и открыл глаза; и если бы Энтис не боялся рассердить друга таким бурным проявлением чувств ‒ обнял бы его изо всех сил и расплакался от счастья.
‒ Где мы? ‒ Вил привстал, беспокойно озираясь. ‒ Я был в храме… ведь был, да? Давиат… я упал…
‒ И потерял сознание. ‒ Энтис вновь уложил его голову к себе на колени. ‒ Мы у ручья, недалеко от храма. Я тебя вынес. Ты был горячим, будто в лихорадке, и сейчас всё ещё…
‒ Вынес? ‒ друг не сводил с него глаз. ‒ Просто подошёл и вынес? Что ты чувствовал? Да говори же!
‒ Испугался, ‒ сердито фыркнул он. ‒ А ты бы что чувствовал на моём месте? Лежишь, как мёртвый, а я ничего не понимаю, ничем не могу помочь… Ты странно шёл ‒ будто сквозь ветер. Почему?
Вил отвёл взгляд.
‒ Не знаю. Всё потемнело… когда я ел в последний раз, два дня назад? Ох, ты тут ни при чём! ‒ он поморщился, глянув на друга из-под ресниц. ‒ Я не хотел, но в этом-то и дело, и не надо выдумывать глупостей ‒ храм, Давиат, Чар… кто угодно может потерять сознание от голода, и ты тоже! Разве нет?
‒ Да, ‒ согласился Энтис, с трудом отыскав некий смысл в этой несвязной речи. ‒ Если бы я два дня голодал, и тара не прошёл бы. Надеюсь, теперь-то ты образумишься и станешь есть нормально? Вэй или нет, но без еды ты умрёшь. Вот, уже падаешь на ходу. И твоей силе Чар голод вряд ли полезен!
‒ Да, ‒ пробормотал Вил. ‒ Да, да, ты совершенно прав.
Больше они эту историю не обсуждали. К радости друга, отказываться от еды Вил перестал. И ещё «вылечился» от Книги: не забросил совсем, но читал куда реже. Зато не расставался с Лили, пел лучше прежнего, и Энтис едва сдерживал слёзы, возвращаясь в счастливые, удивительно беззаботные дни до Пробуждения… Они часто сражались, и Вил танцевал так, словно всю душу без остатка бросал в танец ‒ самый строгий учитель был бы доволен. Энтису, кстати, казалось, что он строгий и есть. А дома его отчего-то считали чересчур снисходительным. Кер однажды сказал, что именно поэтому вокруг него постоянно крутится куча детишек, желающих сразиться. А он-то думал ‒ наоборот, слишком их гоняет!
Но и теперь Вил уходил, почти каждый день ‒ и один. Ни просьбы, ни уловки Энтису не помогали…
А потом Вил сказал ему: «Идём». И он собрал дорожный мешок, попрощался взглядом с невзрачным смешным домиком и последовал за другом. Куда ‒ не спрашивал: это было неважно. Шёл Трон, первый знак лета, его любимое время года, и всё казалось особым, волшебным: и ночи ароматны и звёздны, как никогда, и солнце обогревало нежно, не утомляя тяжёлой жарой, и лёгкий ветерок появлялся именно в тот час, когда прохлада наиболее желанна. И всюду заливались на разные голоса птицы, и выглядывали из зарослей оленята, и Энтис не отнимал от губ флейты ‒ просто потому, что ему было весело.
