‒ Она сейчас с нами заговорит, ‒ прошептал Вил. ‒ Она… такая живая.
Энтис опустился на колени и притиснул к груди крепко сжатые руки.
‒ Дева Давиат, ‒ сказал он чуть слышно. ‒ Ты позволила увидеть… спасибо. Тебе не всегда приятно на меня смотреть, я знаю… но я стараюсь, очень. Не оставляй меня, ладно? Пожалуйста, не оставляй.
Вил стоял, замерев, и даже дышал тихонько: когда человек говорит с богами, лучше ему не мешать.
Ты нравишься и мне, словно извиняясь перед ней, думал он. Если легенды хоть в чём-то не врут, ты достойна и памяти, и восхищения. Он и верно сын Света, а я просто человек, не самый хороший, и богов мне радовать нечем, разве что позабавить… но если ты вправду есть, я хотел бы не огорчать тебя. Я мог сказать вслух, но зачем тебе слова и стояние на коленях, если ты и без того знаешь, что это так?
‒ Ты видишь цвет её волос? ‒ негромко спросил Энтис. ‒ Красное золото, да? Ведь ты видишь?
‒ А глаза синие. Красивая. Её, наверно, и живую звали богиней. Счастливый её Нерин! Он не успел стать ей даэн, но быть рядом, любоваться, мечтать, как вы будете вместе… это уже счастье.
Друг поднял к нему лицо с широко распахнутыми удивлёнными глазами.
‒ Вот что ты думаешь о любви? А по-моему, для счастья мало смотреть и мечтать. Счастье ‒ если ты ещё можешь обнять её, целовать…
‒ И разделить постель? ‒ задумчиво договорил Вил.
Энтис, слегка краснея, согласно кивнул.
‒ Верно, ‒ пробормотал Вил, ‒ но не только… Энт, зачем в лесу храм? Для зверей, что ли, построили?
‒ Тропинка не заросла, ‒ заметил Энтис, не поднимаясь с колен. ‒ И изваяние белое. Словно помыли.
‒ Да, непонятно. Я не слышу памяти о людях… ‒ Вил осёкся. ‒ Изваяние. Такая искусная работа дорого стоит! Вдруг её какой-то Вэй украл, а тут спрятал? Храмы Давиат не строят из гранита… Может, она затем нас сюда и привела, чтоб вору помешать, ‒ и двинулся к мраморной девушке в белом круге.
Он шёл всё медленней, затем вытянул руки порывистым жестом, пошатнулся и упал на колени у ног богини. Энтис вскочил, леденея от страха, и тут рука Вила коснулась изваяния. И отдёрнулась, как от раскалённого железа. Он вскрикнул… и упал на замшелые каменные плиты, и пальцы руки, которая притронулась к богине, стиснулись в кулак так сильно, что Энтис не сумел разжать их, как ни пытался.
Воздух плотный и густой, и ветер в лицо. Откуда здесь ветер? Она совсем рядом ‒ и так далеко… расплывается в глазах… Трудно дышать, что со мной, я теряю сознание, отчего? Ветер… ты хотела поставить меня на колени? Темно… Подпусти меня, пожалуйста, подпусти! Разве мой путь во Тьму, и сойти с него я не в силах? В чём я виноват, за что ты отталкиваешь меня?! Ты ‒ такая милосердная и щедрая! Ближе. Ещё ближе. И… дотронулся. Вспышка прорезала тьму, молния сорвалась с небес и вонзилась, пройдя через ладонь, прямо в сердце, и я горел, горел, как факел. Кто-то в белом манил… девичий голос, высокий и чистый, вскричал моё имя… и я стоял в огне под ослепительно-чёрным небом, один, один навеки, пылая живым факелом. На пепелище ‒ творении моих рук; среди сотен ужасных смертей по моей вине. И мучительно ясно ‒ лицо в золотых локонах, сожжённых, слипшихся от крови; серые глаза, невидящие, застывшие, неживые, ‒ и кровь повсюду, во всём мире ничего, кроме крови, и огня, к оторым был я сам, и усталого мёртвого лица, островка угасающего сияния в океане крови и огня…
