— Что? Белье? Тяжело? Далеко несешь? — выговорил он.
Девочка, оторопев, не ответила и, поднявшись на ноги, только косилась на барина.
— Белье?
— Белье-с, — тихо отозвалась она.
— Далеко ли несешь?
— А вон туда, — махнула она худой, костлявой рукой.
— Далеко ли?
— Далече.
— Извозчик, — крикнул Шумский. — Иди, что ли, слезай. Ну! Вот бери узел, вали на дрожки.
Подошедший извозчик вытаращил глаза на барина; но Шумский вынул блестящий целковый из кармана, сунул ему в руку и крикнул уже сердито:
— Очумел? Вали узел на дрожки, сажай девчонку и вези куда надо.
Через несколько мгновений узел был на дрожках, а между ним и извозчиком, кое-как, как на облучке, села не столько обрадованная, сколько изумленная, почти испуганная девчонка.
— Ну, отвези ее, куда след. А смотри, обманешь, я тебя разыщу и в полиции выпорю.
— Как можно, помилуйте. Нешто возможно, — возопил извозчик обидчиво.
И быстро собрав вожжи, он оглядывал и девчонку, и узел, и лошадь, с таким выражением лица, как если бы случившееся было вовсе не нечаянностью, а ожидалось им еще издавна, как будто во всем случившемся была самая главная задача всей его жизни.
Дрожки с покачивающимся огромным серым узлом двинулись в обратную сторону, а Шумский пошел пешком к берегу с намерением нанять лодку и переехать Неву, а то и покататься. На душе его было весело, радужно, изредка в голове возникал вопрос:
— А граф? Его родительское сиятельство? И тут же был ответ:
— А черт его побери! Хоть разжалывай в распросолдаты. Мне Ева и Ева! А там все, — хоть трава не расти!
Неожиданное происшествие, встреча с бароном, сначала опасное, но затем благополучно окончившееся, так подействовало на молодого человека, что он забыл самое главное. Шумский забыл, что в это самое утро Авдотья должна была побывать у Пашуты и сказать ей свое страшное слово.
А, между тем, в те самые часы, когда Шумский скакал во дворец и на Васильевский Остров, успев по дороге перерядиться, Авдотья явилась рано утром в дом барона Нейдшильда.
Сначала напившись чаю в комнате Пашуты, мамка начала издалека, намеками предупреждать свою приемную дочь, что у ней есть нечто крайне важное до нее.
— Ты должна, Пашута, — говорила Авдотья, — всей душой послужить Михаилу Андреевичу.
— Не могу и не могу, — отзывалась Пашута, грустно мотая головой.
— Теперь так сказываешь. А когда я тебе выкладу все, что есть у меня на душе, ты мысли свои переменишь. Скажу я тебе такое одно диковинное слово, что ты на самую смерть пойдешь за Михайло Андреевича.
