Николай молчит, но ему продолжает казаться, что тут что-то не так.
Опять стало пусто и тихо на улице. Николя отходит от окна.
День ясный, морозный. Хочется побегать по двору. Соседние ребята обещали прийти. Как только маменька с папенькой уедут в гости, так и на Бабушкин взвоз можно отправляться, там большие дровни у дома купца Васяткина стоят. На них по утрам водовоз ездит за водой к проруби.
Николя одевается и выходит во двор. Шагах в двадцати от дома во дворе притулилась кухня — совсем деревенская избушка: окна вровень с землёй, в них летом петухи и куры заглядывают. Сегодня воскресенье, поэтому в кухне людно. Каждый праздник сюда стекаются нищие, убогие, слепые, хромые. С утра ставятся самовары. На столе — горы бубликов. На особом блюде — много медных пятаков и гривен. Это всё для них. Почти весь день у них уходит на чаепитие. Но молча чай не пьётся, хочется душу отвести в приятной беседе и за приятным угощением.
Иногда сюда заходит Николя — посмотреть и послушать. Старые люди так интересно рассказывают! Особенно старушка одна, дряхлая уже, а как начнёт говорить — не отошёл бы. Пришла ли она сегодня? Тут, на своём любимом месте с краю сидит. В прошлый раз кто-то спросил её про пугачёвщину. Она тогда девочкой-подростком была.
— Как не помнить, — закашлялась старушка, — такие страсти до смерти не забываются…
Николя слушал с бьющимся сердцем. В саратовской газете печатались очерки об усмирении движения Пугачёва. Там он злодеем и разбойником назван. Николя всё это читал, знает. А здесь от старушки то же самое звучит совсем по-другому. Сегодня она опять рассказывает про пугачёвщину…
Страшная расправа придавила камнем крестьянские плечи. Опустели сёла и поля, народ гнали на лютую казнь. Настал голод, и в саратовском крае пошли болезни. На крестьян были наложены новые подати, которых они раньше не платили. Особенно тяжкой была канатная подать.
— Что это за канатные деньги, бабушка? — спрашивают слушатели.
— И-и-и, родимые! Страшно даже вымолвить. Верёвок-то не хватало. Во-первых — вязать крестьянскую силу: связывали вместе по десять человек и гнали. Во-вторых — вешать. Вот и наложили канатную подать. Для самих себя мужики вили пеньку и денежки на неё выкладывали.
— Для самого себя народ виселицы готовил, — слышит Николя чей-то вздох. На лице у него недоумение. Здесь опять что-то непонятное. Как это так? Не потому ли и теперь бегут люди от будочников?
Его размышления прерваны веселыми криками товарищей. Они прибежали к Николе с салазками. Смеркается. Скоро для папеньки с маменькой заложат старую бричку, и они поедут к протоиерею
