— Наговорили. Пасечников, наверно, встретил?
Я кивнул утвердительно.
Печь подымила немного, затрещала весело. По стенам побежали яркие сполохи. Несмотря на лето, видимо от сырости было прохладно и тепла хотелось.
— Садись. Перекури пока, — пригласил хозяин. — Скоро ужинать будем.
Да, сигарета оказалась к месту как никогда.
Он поставил на плиту чайник, присел напротив, тоже закурил.
— Ты, вот, человек взрослый, мужчина, мыслить логически способен, если по тайге путь находишь. А сообразить не можешь, что если бы хотел я из тебя холодец сделать, зачем бы тащил в избу все вот эти твои улики и вещдоки? — он показал на мои вещи. — Логично? Тем более что тайфун. Поставь себя на место преступника, прояви снисхожденье. Человечка грохнул, тряпки его в реку — и все улики на тайфун укажут. Ты давай, друг, дурью не страдай, прояви снисхожденье! Радуйся, что в тепле и отдыхай.
Он снова загрохотал печными заслонками, подкладывая в топку дрова. Мне было неловко.
— Извините, — промямлил я, пытаясь оправдаться. — Я же не знал, эти наговорили всякого. Понятно, что врали. Только непонятно, зачем им это…
— Не врали они. Люди не врут. На самом деле, почти все люди честны как собаки.
Видимо, моё лицо выразило крайнее недоумение.
— Да, да, послушай, что скажу, прояви снисхожденье. Природная, первородная честность, несмотря на многовековой тотальный обман, прочно сидит глубоко в человеке. Клевета построена именно на воздействии на святую честность человека. Следишь за мыслью? Вот. Мы не можем не верить, если нам говорят что-то. Мы думаем: «дыма без огня не бывает». На постулате честности говорящего мы выстраиваем логическую цепочку возможности того, что нам внушают. И толпы верят огульным обвинениям и казнят ни в чём неповинных. Так что пасечники твои невиноваты, они просто поражены клеветой.
— Ну, знаете! — я искренне возмутился. — Я бы с ними разобрался на вашем месте! Ничего себе, такого наговорили, в самых жестоких преступлениях обвинили — и «невиноваты»!
— Ты хочешь, чтобы я доказывал людям, что они совершили ошибки? Это смешно! Мало кто признаётся в своих ошибках. Нет уж, прояви снисхожденье, мне своих ошибок хватит до конца жизни отмаливать. Давай-ка поедим.
Он водрузил на стол большую алюминиевую кастрюлю литров на двадцать и стопку алюминиевых солдатских мисок. Стал накладывать во все миски кашу с мясом. Заметив мой совершенно недоумённый вид, сказал:
— Ужин — дело семейное. Все вместе и покушаем. Кулеш у меня сегодня, — с этими словами он то ли крякнул, то ли буркнул, дверь растворилась и в комнату, толкая лапами дверь и придерживая её боками, ворвалась свора разномастных собак. Я не успел испугаться, как они все уселись рядком вокруг стола. А хозяин перед каждой поставил миску с едой. Затем положил из той же кастрюли в такие же миски мне и себе, уселся и дал команду неким звуком. Псы принялись немедленно пожирать свои пайки, и через минуту миски были чисты, а собаки виляли хвостами. Я не успел и сообразить ничего.
