Увидев отца во дворе, соседки высовывались из окон и кричали:
— Ленька, не съел тебя еще домовой?
Отец сплевывал и отвечал:
— Аппетита у него нет.
Я любила приходить к отцу вечерами. Особенно если он бывал трезв. Пьяным он лежал, как бревно, на диване, пока я сидела на кухне. Трезвым он тоже лежал. Но с газетой и в очках, оправа которых была перемотана изолентой. Очки он взял у бабули Мартули и был похож в них на филина. Я радовалась, когда он лежал в очках и с газетой, гордилась за него: мой папка читает!
На кухне, в темноте, я следила за жизнью чужих людей из дома напротив, что возвели на бывшем марсианском пустыре: люди смотрели телевизор, ужинали, крутили ручки радиоприемников, искали что-то в сервантах, целовались, и изредка кто-то, такой же, как я, пялился в окно, прижав нос к холодному стеклу. Чужая жизнь текла обыденно и была ничем не лучше моей. На душе становилось беспокойно и грустно. Но и легко становилось — так легко, что думалось: а что если прыгнуть с пятого этажа и насладиться восемью секундами полета?
Летом мы по-прежнему ездили в Алексеевку. Бабуля надевала на головы гомункулов кружевные косынки, специально сшитые для радостных поездок на дачу. На даче мы жили несколько дней. Отец вскапывал землю там, где бабуля указывала, а потом доставал с чердака бамбуковую удочку, добывал червей, складывал их в консервную банку и звал меня на рыбалку.
Мы шли по пыльной проселочной дороге. На головах у нас были пилотки, сложенные отцом из газет. Воздух плавился от зноя, а в ушах раздавался безудержный стрекот кузнечиков. Мы проходили мимо дач, заросших высокой травой, мимо бахчей, где на земле лежали неспелые арбузы. Отец оглядывался и складным ножом срезал мелкий арбуз, прятал за пазуху. «С солью будет вкусно», — объяснял он.
На озере мы сидели в зарослях рогоза. Отец тягал из воды мелкую рыбешку, а однажды поймал рака. Держа его за голову, засмеялся: «Смотри, на таракана похож!». И вдруг закашлялся — с того лета он и начал кашлять и бить себя в грудь, чтобы отошла мокрота. «Давай отпустим», — попросила я. Он подумал и отпустил. А я стала смотреть в небо. Там тоже шла жизнь: высоко над землей клубились облака, сверкали мечи, бежали кони, сражались титаны, полубоги и громовержец. Потом отец будил меня и совал мне бутерброд с маргарином. Я ела и думала про отца и его домового. Водомерки подкрадывались к поплавкам и стремительно уносились прочь, оставляя едва заметную рябь у самой поверхности воды — так, смятение молекул. Мне хотелось, чтобы отец навсегда остался таким. Но я знала: все изменится, как только мы вернемся в город.
