«Ох, беда, беда…» — решил он и вытащил из сумки свой стратегический запас — бутылку «рояля», заграничного спирта для мытья унитазов. В душе отец колебался: ведь накануне он дал себе зарок не пить пять дней. Но беда, видно, была серьезной — и он отвинтил крышку.
Ложась спать, отец пробормотал, что голландцы, американцы и даже шумеры — суки. Он точно не знал, кто именно из этих народов делал такой дрянной спирт «рояль», и на всякий случай перечислил всех, кого помнил.
Тут он услышал шорох в углу. Посмотрев туда, увидел согнутую в локте руку. Отец зажмурился. А открыв глаза, увидел домового всего целиком — тот сидел голый, обхватив коленки руками. Тело у домового было дряблое, старое. И смотрел он в окно, прямо на луну.
Отец лежал молча. Несколько часов они так и провели: отец смотрел на домового в углу, а домовой — на луну. Тревога улеглась, ситуация стала привычной. И тогда отец решил перевернуться на другой бок. Но как только он шевельнулся, домовой повернул голову и посмотрел прямо на отца.
Отец вскочил с дивана, нащупал штаны и, сунув в них ноги, убежал из квартиры — как был, босиком.
У нас на кухне отец сидел, пока небо не посерело перед рассветом.
— Чайку бы… — попросил он.
— Эх ты, — бабуля Мартуля швырнула полотенце на стол. — Пьянствовать вчера нашел где, а чаек пришел к детям пить.
Но все-таки поставила на плиту кастрюлю: «попить чайку» у отца всегда означало «поесть борща».
Он поел и осторожно поинтересовался:
— А эт-самое… опохмелиться ничего нет?
Бабуля промолчала. Отец виновато усмехнулся и спросил:
— А можно я еще посижу?
— За каким лядом? Нет у меня водки, и не надейся.
— Да я, эт-самое, домового увидел. Он мне локоть показал.
Бабуля Мартуля покачала головой и вздохнула.
На вторую ночь домовой снова сел в углу. Отец следил за ним, следил, а потом сказал:
— Ты бы оделся, что ли. Вон, в сумке у меня барахло всякое.
На третью ночь домовой появился в плисовой рубашке деда Николая и в отцовых штанах с заплаткой — отец в них на стройку ходил, пока его и выгнали. Только отец не знал, что его выгнали, — он после получки на стройке не появлялся.
Теперь отцу ночами не спалось. Он лежал на диване, смотрел, как за окном ветер, словно полоумный, трясет верхушку липы. Выходил на балкон, курил там, смотрел вниз, на тоненькую полоску асфальта. Ветер все шумел, люди в соседних квартирах спали, а домовой сидел в углу и молчал. Был он вообще не озорной, сидел и смотрел из своего угла грустно, с укором. Старый уже — понимал отец.
