Я не слезла с подоконника и не вышла на улицу, потому что знала: потом меня ни за что не пустят на мое место в очереди. Такое уже случалось, и не раз: бабки с авоськами выталкивали меня из очередей и сердито кричали: «Нахалка, еще и врет, что тут стояла!». Я начала подозревать, что порой становлюсь невидимкой. Вот и на этот раз меня никто не заметил. Продавщица ушла в подсобку и стала там жевать мощными челюстями колбасные изделия. А я закрыла глаза и вспомнила свое измерение — каким оно было раньше, до падения второго солнца, — его трещинки на белых камнях и бурление воды под небом.
От жары и духоты захотелось спать. Засыпая, я вспомнила еще и кладбище Рубежное (Рыбешка — так его все называли). Кладбище находилось в десяти километрах от города. Там росли высокие деревья, в августе их яростно трепал ветер, выворачивал наизнанку листья.
У ворот с надписью «Рубежное кладбище» стояла каменная церковь — в ней отпевали мертвецов. А позади церкви из земли торчала водозаборная колонка. Неподалеку был домик сторожа, гладкий и белый, как украинская мазанка. Шоссе, неожиданно выныривающее из-за полоски леса и убегающее разбитой асфальтовой змейкой за горизонт, было почти всегда пустынно. Только на Пасху сюда организовывалось паломничество автотранспорта. Колоннами подъезжали автобусы с людьми, по весеннему половодью толпы мужчин и женщин, заправив за отвороты резиновых сапог штаны и подоткнув между коленок юбки, шли с разукрашенными яйцами, пряниками и конфетами навестить могилки своих покойников.
Но я попала на Рыбешку не в Пасхальный день. Кругом безлюдно, ветрено и пыльно. Почва на кладбище у церкви была песчаная, а у озера — суглинок. Прямоугольные памятники, деревянные кресты, свежие насыпи, заваленные венками, — все это, насколько хватало глаз, раскинулось среди высоких берез и молодых черемух.
Рыбешка — это гладкие камушки, шелестящие под ногами при подходе к озеру (из озера в ведрах носили воду, чтоб помыть памятники своим мертвецам); это шуршание ветра в траве и деревьях, уж, юрко снующий по песку; это рыбка с диковинным желтым глазком, которая умерла и которую прибило к берегу, — я видела, как ею игрались волны озера, ударяя ее о камушки на берегу. Рыбешка — это рубеж, только сейчас поняла я. Но мне был неведом страх перед рубежом, определившим границы живого мира и призрачно намекавшим, что скрывается за его концом. Мне не нужны были намеки, чтобы догадаться, что там, скорее всего, — еще одно измерение, где дожди пахнут нефтью или глиной.
