Я сидела долго и все думала, зачем меня сюда привезли. Прошла по коридору толстая женщина в белом халате, увидела меня, открыла в улыбке большой рот, полный железных зубов, и стала похожа на крокодила:
— Ты чья, девочка?
Я смотрела на нее и не знала, что ответить. Скажу «бабулина» — так ведь она же не знает, кто моя бабуля. Скажу «сама по себе, своя собственная» — обидится. Поэтому я ничего не ответила. А женщина-крокодил, постояла, поулыбалась и пошла дальше.
Устав сидеть, я встала и тоже пошла по коридору. Некоторые двери были заперты, а другие открыты. За ними на койках сидели молчаливые люди, они смотрели на меня тревожными глазами. За одной из дверей я увидела бабулю и зашла туда.
Бабуля Мартуля сидела на стуле. А напротив нее, на койке, — сумасшедшая Шура. Ее худое тело, словно шнурок, сползало спиной по стене и койке, а растопыренные ноги торчали в воздухе — казалось, сумасшедшей Шуре было лень сидеть, жить и вообще дышать. Другие сумасшедшие женщины молча лежали на своих койках и усердно отколупывали краску от стены — такая у них была задача дня.
Шура увидела меня и захныкала:
— Они меня мучают. Даже расческу прячут.
— Вот же расческа, Шура, — бабуля Мартуля взяла с тумбочки гребешок, наполовину беззубый, и протянула сумасшедшей старухе.
— Это они перед твоим приходом положили. А так — прячут.
На карниз прилетели птицы, стукнули клювами в стекло и начали издавать булькающие звуки, словно перекатывали в горле камни.
— Голубки прилетели, — оживилась сумасшедшая Шура. — Покормить бы их. Нет у тебя хлебушка?
У бабули с собой не было хлеба. Шура вздохнула и посмотрела на меня.
— Вот выйду отсюда, и мы с тобой запустим ядерную бомбу. Хочешь?
Я кивнула. А бабуля с возмущением посмотрела на меня. Взгляд ее означал: с этой старой дуры что взять, но ты-то как могла?
— В следующую среду пойду к мусорным бакам и обязательно найду бомбу. И тогда запустим, — убежденно произнесла Шура.
Бабуля взяла меня за руку и потянула в коридор, прочь от сумасшедшей старухи.
Я ждала следующей среды с замиранием сердца. Возможно, уже в среду не останется ни школы, ни «тридцатьчетверки», ни пустыря, ни далекого Ниагарского водопада, а я стану космической пылью. Если нельзя быть бессмертной, зачем ждать смерти много лет? Если нет больше ничего живого в моем измерении, зачем нужна жизнь здесь, в этом? Эти мысли показались мне прекрасными — и я положилась на сумасшедшую старуху. Но она меня подвела. В среду не случилось ничего, мир устоял на месте.
