Я встала, и гомункулы радостно залепетали: «Озиля!».
За окном были декабрьские сумерки. На полу валялись обломки картонной коробки. На двери висело платье бабули Мартули. Маята, всегда блуждающая где-то рядом по зимнему миру, закралась в мою душу. Я ходила по комнате — от окна к двери, от двери к окну. Перед глазами то вставало родное бабулино платье, то темнота за окном. Сама не заметила, как начала плакать. Иду к окну — немного успокаиваюсь, поворачиваюсь к двери, смотрю на ее платье — и слезы льются из глаз сами собой. Я ходила так около часа. Уже и отец с кухни пришел. Пытался и успокоить, и ругался, и кричал даже. Но я не могла остановится. Мир сжался до пределов, в которые поместилась только белой краской покрашенная дверь, а в центре мира неподвижно висело платье моей бабули Мартули.
Звонок в дверь прервал мои мучения. Пришла бабуля. Ее отпустили с дежурства.
Я бросилась к ней, целовала ее мокрые от снега, холодные щеки, не давала ей снять пальто. Неожиданное счастье обрушилось на меня, и я опьянела от него. Бабуля сразу принялась хлопотать на кухне и ругать отца за запах курева. Наконец-то в мире ненадолго воцарился покой.
Новый год был скучным. Бабуля Мартуля и гомункулы рано легли спать. В оливье было мало колбасы и много майонеза. Отец, выпив стакан водки, смотрел концерт. Время от времени раздавался то его смех, то кашель.
Тот год начался с небывалого происшествия — к гражданам Империи зла по телевизору обратился Рейган и объяснил, что человек — творение божье. Отец выпил еще один стакан водки и почесал затылок. А потом на экране телевизора возникли помехи. Отец проверенным способом решил устранить их: трахнул кулаком по ящику — и телевизор перестал показывать вовсе.
— Эт самое, бабке только не говори, — попросил он и заснул прямо в кресле.
Я тоже пошла спать — к бабуле Мартуле и гомункулам. Протиснулась между теплыми телами спящих сородичей. Над всеми нами раздавался протяжный бабулин храп.
На следующий день мы узнали, что сумасшедшую Шуру Мошкину снова забрали в психиатрическую больницу.
— И опять в Новый год. Рецидивистка, — вздохнула бабуля.
Бабуля Мартуля одела меня потеплее, и мы поехали с ней в автобусе, где пахло мазутом, в дальнюю поездку в Томашев Колок. Там, по длинной алее, мимо голых деревьев и сугробов, мы шли к желтому двухэтажному дому.
В желтом доме был длинный коридор, а в конце коридора — окно. Сквозь окно в коридор проникал тусклый январский свет. Бабуля посадила меня на стул, что стоял у стены, и пошла куда-то.
