В цехе у бабули была комнатка — маленькая, как коробка. Она и выглядела, как коробка со стенами из гипсокартона под самым потолком цеха. Стояла коробка на длинных железных опорах. А вела в нее металлическая лестница, взбираться по которой нужно было долго, как на гору Олимп. В коробке проделали окошко, чтобы сторож мог наблюдать за жизнью станков. Весь цех из этого окошка был виден как на ладони, даже балки потолка висели совсем близко. Только отсюда я замечала густую, как песок, пыль на крестах железных балок — и это вызывало унылое чувство: как будто поднялся в небо и увидел, что облака, такие красивые с земли, на самом деле покрыты ржавчиной.
В гипсокартонной коробке сторожа была лавка. На лавке — ватник и подушка. Между лавкой и окошком влез стол, крошечный, как табуретка. На столе — примус и пресс-папье в виде толстого снегиря. Снегирь тоже был пыльный и пахнул нефтью, как и все в цехе. Медленные минуты текли до захода солнца, а на ночь время останавливалось, и я, не зная, куда деться от маяты, ходила среди железных станков, тихих, как спящие монстры. Иногда я нажимала на кнопки станков — монстры продолжали спать. Но однажды один из них все-таки проснулся — железные поршни заходили, а я заметалась, нажимая на все кнопки подряд, чтоб остановить это. Но монстр не засыпал — напротив, все новые и новые механизмы включались в работу. Под потолком цеха гремело эхо — так громко шумел оживший монстр.
Выглянула из коробки сторожа бабуля и побежала по железной лестнице вниз — кричать на меня. Ворвался в цех сантехник Свищенко — он пил в подсобке водку и собирался пить всю ночь. Сантехник усыпил станок и наорал на бабулю, а бабуля сняла галошу и огрела меня по тому месту, которое было у меня неусидчивым.
Свет луны ложился на бетонный пол. Я сидела на корточках и смотрела, как старая кошка доедает мою котлету. Подошел сантехник Свищенко и похлопал мозолистой ладонью меня по плечу. «Ничего, пузырь», — сказал он растроганным голосом и протянул мне хлеб, намазанный засахаренным медом. От сантехника пахло водкой, луком и куревом. Он постоял, погрозил мне пальцем: «Смотри, не балуй», — улыбнулся такой доброй улыбкой, какой может улыбаться только пьяный человек, и пошел в подсобку.
Потом, перестав сердиться, спустилась и бабуля Мартуля. Она погладила меня по голове и повела укладывать спать на лавке в коробке сторожа. Бабуля укрыла меня ватником и села вязать, а я, обнаглев от бабулиной ласки, попросила ее рассказать мне сказку про говорящую сосну. Она рассказывала, а я слушала, глядя в потолок, и ждала, пока она закончит свой рассказ давно известными мне словами: «А бабу Ягу ежи затолкали в болото».
