И я вернулась. Гомункулы спали. Бумажный самолет превратился в изжеванные комочки на полу у кроватки. На совке покоились осколки горшка, листья и цветки герани и черная земля. Горшок уже не станет глиной, а изжеванная бумага — самолетом. Вселенная расширялась с огромной скоростью. Возможно, если бы вселенная начала сжиматься, время потекло бы вспять. Но она расширялась — и черепки горшка лежали на совке, не склеиваясь, не возрождаясь.
В коридоре Роза надела валенки, сказала бабуле Мартуле: «Завтра принесу все необходимое, и начнем» — и ушла.
На следующий день меня посадили на табуретку в проходе между кухней и коридором. Роза зажгла свечку и наклонила ее над блюдцем с водой. Расплавленный воск капал в воду. В воде он застывал и превращался в причудливые фигуры. Роза зашептала свои страшные слова и занесла блюдце со свечкой над моей головой — я вжала голову в плечи, ожидая, что вот-вот свечка и блюдце в руках Розы превратятся в орудие моей казни — может быть, в топор. Бабуля Мартуля сидела у окна, подперев щеку ладонью, и со страхом и надеждой в глазах следила за манипуляциями Розы. А та шептала, водила блюдцем и свечкой над моей головой и дотрагивалась до меня твердыми, как сталь, костяшками пальцев. Роза забыла о времени — она изгоняла из меня бесов. Иногда я, превозмогая страх, заглядывала в ее глаза — глаза были пустыми и холодными, как льды Арктики: старуха летала где-то в межзвездном пространстве. Мне показалось, прошло несколько дней, прежде чем она вернулась на землю и показала бабуле Мартуле блюдце. В блюдце плавали темные восковые монстры марсианской породы — они и испугали, и восхитили меня своей причудливой формой.
— Видишь, что… — покачала головой Роза. — Еще много работы…
Бабуля тоже покачала головой и согласилась, что работы много.
Восемь выходных дней — долгие четыре недели — из меня изгоняли бесов с помощью блюдца и свечки, в проходе между кухней и коридором. А потом настала весна, и сеансы экзорцизма прекратились — то ли все бесы были изгнаны, то ли у Розы появились другие дела.
В цехе меня знали как внучку бабули Мартули. Она брала меня на ночные дежурства, когда отец бывал пьяным.
Начался апрель. На улице Второго Интернационала тополя стояли над талой водой, а на Республиканской воробьи облепили куст сирени и чирикали без остановки, словно под перьями в их маленьких телах был неиссякаемый источник энергии. Такого яркого солнца люди и воробьи не видели уже 4320 часов. Во дворе цеха в большую лужу погрузились протекторы зила, который стоял здесь, у высокого забора, со дня сотворения мира. В его ржавом кузове жила черная кошка с выводком котят. Про кошку говорили, что по человеческим меркам ей 84 года. Но по кошачьим она если и была старушкой, то бодрой и прожорливой. Втайне от бабули я носила ей котлеты, которые должна была съедать сама, — кошка пожирала их жадно, быстро и просила еще.
