Жульчик появился неожиданно, бесшумно, вильнул хвостом и энергично побежал вверх, периодически оглядываясь и поскуливая, будто подгоняя человека. Теперь Трофимыч был уверен, что идти необходимо. Собака так просто звать не будет.
Валуны кончились, пихтач стал мельче и гуще, поперёк пути лежали гнилые стволы с торчащими, как противопехотные препятствия, сучьями. Жульчик перемахивал их одним прыжком или подползал, Трофимычу приходилось перелезать или обходить. Он задохнулся от напряжения, сердце колотилось под горлом.
Жульчик вновь исчез, и скоро залаял неподалёку. Трофимыч выбрался из чащи перед скалой.
— Ав-ав!
Пёс сидел под скалой рядом с чем-то пронзительно красным. Человек! Женщина. Она лежала на темно-зелёном мху, свернувшись, на боку, руки в рукавах. Светлые волосы растрепались, закрывали большую часть лица. Трофимыч кинулся к ней.
— Эй, ты откуда здесь? Что с тобой?
Она повернула лицо, неестественно серое, чумазое и исцарапанное. Глубоко ввалившиеся серые глаза смотрели недоверчиво, почти безразлично.
— Ты кто? — спрашивал Трофимыч, потому что не знал, что сказать.
Она сделала лицом некую гримасу, скривила губы, промычала что-то неясное. Её трясло крупной дрожью. Наконец, у Трофимыча прояснилось в мозгу, он стал действовать. Снял с себя куртку, свитер, вязаную шапочку. Всё это натянул на пострадавшую, благо, она была худенькой. Подумал секунду, скинул сапоги, снял носки и одел ей прямо поверх ботинок. Заметил: ботинки качественные, для туризма, изрядно поцарапанные.
— Терпи, терпи, скоро в тепле будем. Я тебя быстренько…
Он взвалил её на плечо поперек тела, ружьё в руку и вперед, вниз, к жилью. Как ни спешил, а получилось долго. В сумерках, еле различая препятствия, вспотев от напряжения, хоть и остался в одной майке, выбрался к заимке. Толкнул дверь ногой, ружьё в угол, ношу на койку.
— Погоди, сейчас согреешься, сейчас, всё нормально будет, теперь мы дома, — приговаривал он, засовывая березовые поленья в печку.
Поддувало нараспашку. Дрова загудели, затрещали. Кинулся к женщине.
— Ну, как ты?
Она лежала в неудобной позе, как свалил с плеча. Лицо серое, глаза закрыты.
— Эй! Ты что?
Он схватил её за руку. Пальцы — как лёд.
— Эй, ты с ума сошла! Что, я зря тебя тащил, что ли?
Трофимыч испугался, стал бить по щекам. Из глубокой царапины на щеке от ударов выступила капелька крови. Женщина слабо застонала.
— Ах ты, господи, твою мать… Что мне делать-то?
Он принялся растирать руки. Вспомнил о водке, стал растирать с водкой. Потом принялся за ноги. Шнурки были завязаны на немыслимые узлы, пришлось вспороть ножом. Ступни синие и холодные, как у мертвеца. Трофимыч вспотел, скинул майку. Тёр и тёр без остановки, пока пальцы не стали розоветь. Посомневавшись, снял с неё одежду. Всю. Оставил лишь трусики и лифчик. Плеснул в ладонь водки и принялся растирать грудь, ноги, потом, особенно тщательно, спину, потом снова грудь.
