Геннадий отправился на кухню варить кофе, а, когда вернулся, то уже не застал Иннокентия Павловича в постели. Завернувшись в накидку с драконами, тот сидел за столом. Справа от него поблескивали ножницы, слева вился шнур электробритвы. Иннокентий Павлович смотрелся в настольное раскладное зеркальце и задумчиво мял пальцами свое лицо, словно бы стараясь придать ему иные черты. Не успел Геннадий осмыслить эту картину, как Билибин, вооружившись ножницами, решительно отхватил клок от своей бороды, затем другой, третий…
— Молчи, Юрчиков! — приказал он, хотя Геннадий не произнес ни слова, застыв на пороге с двумя чашками кофе в руках.
Через несколько минут все было кончено. Кофе пил с Геннадием не то чтобы молодой, но очень моложавый, чисто выбритый человек, лишь отдаленно напоминающий прежнего Билибина. Особенно бросались в глаза капризные складки возле губ, скрытые прежде неряшливо-добродушной бородой, отчего лицо Иннокентия Павловича сразу приняло выражение усталой значительности. Такие лица бывают у людей, которые уже избегают любителей автографов, но понимают, что легче расписаться, чем отвязаться от них. И когда Геннадий все же поинтересовался, почему Иннокентий Павлович сбрил бороду, ответил он так, как должно, с покровительственной дистанцией:
— Дорогой мой, думай больше о своих делах!
Николай Фетисов полез в потайную дырку на подкладке пиджака и обмер: пальцы провалились в дыру, не нащупав упругого угла десятки, которую он постоянно хранил в заначке.
— А-а, зараза! — заорал он и бросился в дом.
Жена, Клавдия, стирала. На кухне трудно жужжала машина, не справляясь с фетисовскими грязными рубахами; Клавдия с хрустом терла их после машины на стиральной доске.
— Клашка! — гаркнул Николай, врываясь на кухню и потрясая пиджаком. — Ну-ка, давай сюда деньги!
Клавдия разогнула спину, стряхнула в корыто пену с рук, вытерла их о передник и только тогда показала мужу кукиш.
— Клашка! — нехорошим голосом предупредил Фетисов. — Не доводи меня. Я тебе что сказал!
— Это на кого ты, пьяница, кричишь? — равнодушно и даже как бы сонно спросила Клавдия, обводя взглядом кухню в поисках подходящего предмета, который пришелся бы ей по руке.
Клавдия казалась невидной, щуплой — маленькая собачка до старости щенок, — но рука у нее была железная, ненормально тяжелая. Николай отступил к двери, чтобы в случае чего прикрыться, и стал бесноваться. Он кричал то, что в таких случаях кричит всякий уважающий себя мужчина: что он хозяин в доме, зарабатывает деньги на семью и все, все-е-е отдает ей; кормит, одевает и обувает всех; обставил полностью дом, а ей, жадной заразе, все мало и она захапала последнюю, «подкожную» десятку… И так как Клавдия молчала, Николай перешел на ее биографию и сообщил жене все, что думает по поводу ее родословной. Потом он начал громко жалеть себя, идиота, за то, что женился на такой хабалке, и перешел к отзывам соседей о Клавкином характере… Но тут в воздухе что-то мелькнуло, и Фетисов, едва успев загородиться дверью от тяжелого удара, выбежал из дому.
