Иннокентий Павлович так живо представил себе эту благородно-трогательную картину, так явственно увидел себя с грязной тряпкой в руках между лабораторными установками, вдохновенно устремившим взгляд в неизвестность, что и про сон забыл; спустив ноги с кровати, смотрел на Геннадия с непримиримым сожалением.
— Мыли? — поинтересовался Юрчиков.
— Что?
— Полы!
— Я к примеру говорю, — недовольно произнес Билибин.
— А, к примеру! Это называется имидж.
— При чем здесь имидж?
— Внушенный образ, — вздохнул Геннадий. — Полы моет в лаборатории, зубами за двери цепляется — только не гоните.
Билибин мог бы и рассердиться за дерзость.
— Амикус Плято, сэд магис амика веритас! Не обижайся, Гена.
Разговор, судя по всему, завершился. Иннокентий Павлович вновь откинулся на подушку и закрыл глаза. Но Геннадий не уходил — ждал решающих слов.
— Иди в садовники, — вдруг произнес Билибин. — Пока не поздно!
— Воды дать или кофе? — деловито поинтересовался Юрчиков.
— Человечество начинает бояться нас. Наука из доброй волшебницы становится злой… Ты не думал об этом, Гена? Самое время уходить. Уйдем вместе, а? В садовники. Травка зеленеет, солнышко блестит…
Юрчиков слушал Билибина с нарастающим раздражением. Если бы Геннадий знал о причине, вызвавшей откровения Иннокентия Павловича, возможно, он не судил бы так строго. Впрочем, в этом случае он должен был бы не только знать, но и понять. Вряд ли Юрчиков сумел бы понять Иннокентия Павловича, если тот и сам не мог разобраться, что произошло с ним. Возможно, он поднимался на новую ступень познания, а возможно, наоборот: все его рассуждения о науке, которая стала угрозой человечеству, не более чем попытка оправдать свое бессилие, чтобы выйти из игры красиво.
Что-то подсказывало Иннокентию Павловичу, что последнее — вернее. Не ему ли, Билибину, принадлежал каламбур, выданный по случаю, когда среди коллег как-то зашла речь о будущем науки, о возможных трагических последствиях научного прогресса: мол, все эти опасения — «удел тех, кто не у дел!»? Не он ли обрывал пренебрежительно подобные разговоры: «Не успели согрешить, а уже каетесь. Работа ждет!»? Назревали перемены в жизни Иннокентия Билибина: трудно было объяснить случайностью цепь неудач, преследовавших его последнее время (хотя бы и относительных, таких, как недавний сомнительный успех). Беседуя с Геннадием, он едва сдерживался. Конечно, прав Василий Васильевич: пора менять прежние привычки, пора отказаться от дешевых эффектов, от манер, которые, может быть, к лицу юнцам, но никак не идут ему, Билибину, в его возрасте, с его репутацией и положением. Раньше в этом не было необходимости: Билибин — рассыпающий шутки или сосредоточенно склоняющийся над установкой, валяющий дурака на конференциях или выступающий на них с блестящими докладами, отчаянный волокита, любитель сабантуев и розыгрышей или ворчун, упрекающий своих сотрудников в отсутствии энтузиазма, — всегда оставался великолепным Билибиным. Если надвигается неприятная перемена, нужно встретить ее с достоинством!
