— Конечно, можно без «Молний», без оркестра, без флага, — сказал Данилов. — Будем вкалывать, как и вкалывали. По сути, мы приехали вкалывать, жрать и спать. Для стройки безразлично, как мы живем. Только для нас самих небезразлично.
— Ты все это правильно говоришь. А делаешь неправильно. В тебе могут увидеть пустобреха.
…Работа для Гриши казалась скучной. Его поставили к бетономешалке, чтобы он включал и выключал ее. Готовый бетон, булькая и шипя, выливался в кузов самосвала. Студенты снова наполняли мешалку цементом, гравием и песком, и Гриша включал рубильник. Ребята не успевали передохнуть. Труднее всего приходилось, по-видимому, Антону Дзюбе. Когда он нес носилки, то сильно раскачивался влево и вправо, откидывал назад свое несильное длинное тело. Казалось, шедший впереди Стерин тянет за собой и носилки и Дзюбу. Сухощавое лицо Дзюбы было напряжено. Опорожнив носилки, он на мгновение закрывал глаза. Остальные парни были намного крепче, но они словно не замечали, что их товарищу трудновато.
— Давай я поработаю, — предложил Гриша Дзюбе. — Надоело рукоятку крутить.
Ему было страшновато становиться к Стерину. Он знал, что долго не выдержит, и измученный вид Дзюбы как будто должен был его насторожить, но, сказав так, Гриша вдруг почувствовал облегчение и радость. Он распорядился всем, чем мог, распорядился собой, и радость человека, пришедшего на помощь другому, возможно, впервые родилась в нем.
— Рано тебе носить тяжести, — сказал Дзюба.
— Давай! — повторил Гриша. — Я хочу попробовать!
Студенты собрались в тени цементного сарая, закурили. Гриша выключил бетономешалку и подумал, что для них работа была такой же скучной и однообразной, как и для него. Здесь не могло быть загадки. Но то, что они были оживлены и не ощущали тяжести своей жизни, — вот это казалось ему странным, почти фальшивым. Его хотели убедить в том, чего нет на самом деле. В действительности же существовал этот сарай, эти горы нагревшегося на солнце гравия, эта безжизненная, развороченная земля.
В этот день Гриша пять раз переносил груженые носилки, Дзюба не позволил больше. К концу люди устали, на лицах держалась смешанная с потом корка цементной пыли.
Перед ужином они искупались в речке и переоделись в хлопчатобумажные поношенные брюки и куртки. Лишь один Стерин надел синие джинсы и клетчатую рубаху, потому что он работал в своей старой куртке, на которой стояла надпись: «Не кантовать! При пожаре выносить первым!»
