Затем Пенек узнает, что к отцу в комнату прошел Ешуа Фрейдес. Пенек сразу подается вон из кухни — спешит узнать, не рассказал ли Ешуа отцу о болезни Хаима.
Добежав до комнаты отца, он сразу разочаровывается: «Ничего подобного!»
Оба углубились в учетный спор. Возле отца все еще стоит нетронутый стакан молока. Отец в молитвенном облачении склонился над богословской книгой и всячески доказывает собеседнику, что слова молитвы «О ниспослании утешения нищим разумом» («и избави нас от скудоумия») относятся не только к болезням духа, но и к самим телесным страданиям — попросту говоря, если что-нибудь болит…
Но Ешуа Фрейдес на этот раз чем-то недоволен. Легкой походкой, со скрещенными высоко на груди руками, он шагает вдоль комнаты и не то соглашается с хозяином, не то отвергает его мнение.
— Ерунда! — кривится он. — Это курам на смех. Не по душе мне эта молитва… Вот что скажу тебе: не для нас она. Это для людей с тугой мошной.
Он хмурится:
— Знаю я, знаю, ты богат. Если от еды отказываешься, значит, хандришь. Этим хочешь убедить бедняка: не страшно, мол, когда кушать тебе нечего… вот, мол, и я, богач, не ем. Знаю тебя, знаю…
Сегодня четверг — день, когда беднота запасается мукой на всю неделю. Четверг — будь он трижды проклят! Это худший день в жизни Ешуа Фрейдеса. На какие деньги купить муки, когда у него нет ни гроша? В этот день даже добряк Ешуа раздражен.
Пенек не спускает глаз с Ешуа. Тот неожиданно остановился, задумался, прикрыл рукой дрожащие губы, но, и прикрытые рукой, они как бы повторяют невольно:
— Человек не может отречься от пищи… Не может, говорю я, не может!..
И трудно понять, кого же он имеет в виду: себя ли со своим злосчастным «четвергом» или Михоела Левина с его непочатым стаканом молока.
1
Из всего, что Пенек слышит от окружающих, ему становится ясно, что с больным Хаимом дело обстоит плохо, гораздо хуже, чем с заболевшим отцом.
Чаще всего об этом напоминают Цирель и Лея.
Лея едва шевелит губами:
— Хаим… несчастный… измучился, бедняга…
Цирель никогда ничего тихо не скажет. Ее слова грохочут, сверкают острой бритвой, вонзаются прямо в сердце:
— Не хочу я жить больше! Напасть-то какая на меня свалилась! Не выживет Хаим… Руки на себя наложу..
Этому разговору своих сестер Пенек не придает особого значения. Знает он их с давних пор — записные они плакальщицы, вечно каркают. Высадишь стекло — ненароком, понятно, — они сразу визг подымут:
— Я же это предсказывала! Знала же, что этим кончится! (А откуда им было заранее знать?)
