Пенек выбирается на улицу, но и здесь над ним смеются все три кузницы, смеется над ним и голубой летний день.
10
Пенек плетется теперь домой очень медленно, прихрамывая на ходу.
Правая рука у него согнута — прикрывает дыру на штанах. На сердце у Пенека тяжело и от дыры, прожженной на штанишках, и оттого, что сегодня он сбежал из хедера. Его глаза всматриваются в глубину улицы, туда, где базар, — там живут зажиточные благочестивые евреи. В каждом из них Пенек видит частицу своего отца, каждому из них Пенек подвластен.
Пенек боится встречи с ними, идет в обход, делает большой крюк. Он уже приблизился к окраинным домишкам, но забылся и остановился возле старой хибарки. Он вслушивается в стук жерновов крупорушки, которая неутомимо грохочет в полурасшатанных сенях. Здесь живет Алтер Мейтес со своими жерновами и мельничным поставом с хитрым механизмом, состоящим из двух ступенек. Чтобы заставить крупорушку вертеться, нужно поочередно наступать обеими ногами на каждую ступеньку, прыгать с одной на другую. На этих ступеньках в старых полутемных сенях Алтер Мейтес пляшет целыми днями, перемалывает для города всякие крупы — овсяные, гречневые, ячменные.
Алтер — запуганный человек. Он в вечном страхе, что недостаточно усерден в своем благочестии. Алтер не чужд богословских книг. Он читает их болезненно красноватыми глазами, отодвинув книгу в сторону. Увидеть что-либо Алтер может, только взглянув искоса, боковым зрением.
По субботам Алтер приходит в синагогу спозаранку, раньше всех и уходит, когда уж никого нет. Все время стоит он лицом к стене, укрытый с головой в молитвенный плащ, в талес.
Молится Алтер степенно, не спеша, нараспев, но всегда недоволен. Он не может угнаться за молящимися, потому что, как говорит он, «слишком они торопятся, уж очень спешат».
Когда пьют за его здоровье, он вздыхает и просит со слезами на болезненно красных глазах:
— Смилуйтесь! Пожелайте мне стать благочестивым. По-настоящему благочестивым, хоть на старости лет.
Его единственный «грех» — непреодолимое «земное» вожделение к стакану горячего чая, огненному, как крутой кипяток, обжигающему не только губы, но и все внутренности. Алтеру неважно при этом, если чай жидковат.
Иссохшими пальцами он поддерживает стакан под самое донышко, почти дрожит от «искушения». Сделав обжигающий глоток выпяченными бледными губами, он поднимает стакан высоко, ко лбу: это он хочет убедиться, много ли еще осталось допить. Тут же он жалуется на свое влечение:
