Красновидов представил, как впечатляюще будет выглядеть среди этой дремучей лесной чащобы светло-зеленая гладь спортивной арены, накрытой огромным куполом голубого неба, с ярусами трибун, заполненных тысячами зрителей. Какая убедительная примета, подумал он, маленький городишко, затерянный в непроходимой тайге, строит комфортабельный стадион, рассчитанный на двадцать пять тысяч человек. Будущих двадцать пять тысяч. Значит, он на что-то рассчитывает, этот городишко? Глазом не моргнешь — пойдут троллейбусы, улицы покроются асфальтом, придет телевидение… А театр? Все будет самодеятельный? В бывшем купеческом клубе с печкой-буржуйкой?
Стоял Красновидов над обрывом, смотрел на тайгу, на котлован, где громоздились один на один бетонные блоки, виднелись остовы кирпичной кладки, торчала из земли толстая проволочная арматура и по-жирафьи тянули вверх длинные шеи замершие до утра подъемные краны. Смотрел, и так ему захотелось, чтобы рядом с ним сейчас вот, сию минуту стояли Ангелина, Валдаев, Ермолина, Уфиркин. И Лежнев Егор Егорыч. Олег вспомнил очень правильные его слова, сказанные тогда, у Валдаева: «Прокисли мы на стационаре-то. Хлебнуть жизни, мозги прочистить нам ох как нужно». Приезжай, Егор Егорыч, здесь не прокиснешь. И жизни хлебнешь.
— Кто у тебя сейчас, в театральном твоем коллективе? — спросил Красновидов на следующее утро у Рогова, начиная издалека. «Теперь я зайду с другого боку, — решал он, лукаво, но добро поглядывая на Петра Андреевича. — Кто знает, может быть, компромисс, на который тянет Петр, даст неожиданный выигрыш».
— Производственники, — ответил Рогов. — Есть учителя, инженеры, химик, геолог, школьники, продавцы. А что?
— Сколько их всего? — Он не торопился с ответом.
— Тридцать, Олег. Тридцать влюбленных в театр.
— Если на базе самодеятельного мы создадим профессиональный театр, они должны будут с производства уйти? Отвечай, отвечай! — подгонял его Красновидов.
— Не знаю. Ты куда клонишь-то?
— Они способные ребята? — Красновидов знал, куда клонит.
Рогов развел руками:
— Ты играл с ними «Любовь Яровую», видел, способные или нет. — Подумав, признался: — Они ведь без театрального образования, теории не знают, о системе Станиславского я им рассказывал вскользь, самое элементарное. Суди. Способности у них, с твоей точки зрения, невелики, но, повторяю, влюбленность…
Влюбленность — это хорошо, подумал Красновидов. Он мог поручиться, что влюбленные в театр никогда еще театру вреда не делали. Равнодушные специалисты куда вреднее. Лежнев — профессор ГИТИСа — как-то сказал: в театральных институтах студентов надо учить л ю б и т ь театр, а не технике выжимания слез или возбуждения Отелловых страстей.
