Желая снять возникшую неловкость, он спросил Шинкареву:
— Ксюша, а не спеть ли нам что-нибудь? Иринка саккомпанирует.
Ксюше было не до песен. Предчувствовало ее сердце, что встреча эта не будет отличаться от тех, которые устраивались молодежью театра. Потрясение от пожара, весть о роспуске труппы не давали ребятам возможности взять себя в руки, встать на объективные позиции. Долгие часы стоял крик, споры доходили до перебранок. Потом, уставшие, приходили в себя, брались за ум и… вновь начинались разноголосица и базар.
Только Ксюшиного, только ее горя никто не замечал. Потому что она его не показывала, словно окна ее души были прикрыты ставенками. Воле и выдержке ее можно было поражаться. Каждому, кто попросит, бросалась помочь. Кто-то слег? Она туда. Кому-то собрать вещи, купить билет на поезд, помочь отвезти багаж на вокзал, она — без звука. Остаться с чьей-то заболевшей матерью на ночь, достать ей лекарства, вызвать врача, «скорую помощь» — и тут Ксюша. У нее своих забот хоть отбавляй. То горевала по театру. Когда его расформировали — горевала по людям. Все ей стали за три года друзьями, она привыкла к ним и жизни без них не знала.
И сейчас вот. Чем же помочь им, этим взрослым, умным, растерявшимся? Лежнев Егор Егорович — уж на что изобретателен и находчив. Всегда все у него с лету, с жару, но, будто давно готовые, рождаются такие неожиданные идеи, от которых, помнит она, студенты приходили, бывало, в изумление: рядом лежит, а вот поди догадайся. А сейчас вон упрятал худое свое сухонькое тело в глубокое кресло, одна голова торчит, поблескивая голым черепом, надулся и молчит.
Стругацкого она старалась не замечать и ничего от него не ждала.
Но Красновидов! Горячий, безудержный. Чего он-то выжидает? И Валдаев сник. Как тамада на поминках, а ведь тоже из тех, что за идеями далеко не ходят. Разве им сейчас до песен? Она, извинившись, отказалась.
И тут Лежнев, встрепенувшись, завозился в кресле. Чтобы собрать внимание, хлопнул в ладоши Три раза — его педагогический прием. На студентах проходит магически: хлопнет три раза — и тишина. И собранность.
— У меня к вам, друзья, вопрос, — заговорил он бодро. — Вроде шарады. Так вот… — Он сел на краешек кресла. — По военным законам, если не ошибаюсь, войсковая часть существует до тех пор, пока не погибнет знамя. Командир может быть заменен, но если знамя сохранено, часть остается в реестре вооруженных сил как действующая. Вопрос: мы потеряли знамя или нет? Я спрашиваю — потеряли или нет? Молчите? Не знаете?.. И я не знаю. Тогда еще один вопрос: если мы его потеряли, то что нужно, чтобы потерянное знамя вернуть? Не знаете?.. И я не знаю. То, что мы остались без места, — еще полбеды. Вопрос о театре мы должны решать с позиций государственных. Я задаю себе третий вопрос: аннулирование нашего театра — потеря ли оно для искусства? Или искусство может безболезненно пережить эту утрату?
