Когда на фронте погиб отец и маме стало очень трудно, Ксюша устроилась санитаркой в одном из лазаретов. Утром — школа, из школы бежала ухаживать за ранеными, к ночи возвращалась домой, делила с мамой скудный паек, положенный ей по карточке «служащая», садилась за уроки. Ксюша Шинкарева была еще бойцом в отряде ПВО. И если вдруг воздушная тревога, стремглав бежала на пост.
Но никогда, как бы ни было плохо, Ксюша не ощущала того, что ощутила она сегодня. Впервые ей отказали в помощи и поддержке. Почему? Она раскрыла дневник на чистой странице и долго думала, как же назвать то, что она ощутила? Бюрократизм!
«14.9.53 года.
Какой же я комсорг, если не хватило пороху пробить пустяковое дело? Если черенки для лопат — целая проблема, то сколько же сил надо потратить, чтобы решить более серьезный вопрос? И почему такое безразличие? Почему у Шворина в глазах равнодушие? Почему начхоз похож на замоскворецкого купца, а кладовщик Степан во всех видит заведомых воров? Почему я вела себя как в чем то провинившаяся? И почему появилась эта уничижительная просительность в голосе? Каждый рассыпался передо мной бисером, а в конце — отказывал. Это что, такой стиль работы? И мне тоже надо стать бюрократкой? Разве я смогу теперь просто, по-деловому войти в кабинет Шворина? Надо надевать маску? Подлаживаться? Не буду».
Ксения считала, что в жизни слишком много хорошего, чтобы обращать внимание на плохое. Но что делать с досадными мелочами? Ведь от них, как от печки, можно угореть. Актеры опаздывают на репетиции. По распорядку театра опоздание — это нарушение дисциплины. Но администрация почему-то оставляет его безнаказанным. Мелочь?! А если она превратится в систему?
Вот теперь вспомнилось Ксюше и то знаменитое производственное собрание. У нее словно глаза открылись от сна. Пробудилась и увидела жизнь по-новому. Объявили день, час, повестку. В назначенный срок явилось руководство, а в зале никого еще не было. Звонками оповестили весь театр, председатель месткома Татьяна Леонидовна Могилевская сама обошла цехи, артистические уборные, бухгалтерию, буфет: «Товарищи, мы вас ждем!» Слышала вслед: «Воду в ступе толочь?» До кворума не дотянули, но собрание начали.
Она смотрела на сидящих за столом президиума.
Шворин приткнулся с краю на трехногой табуретке, и так это ему все скучно. Кажется, еще секунда — и он не выдержит, побежит, бросится к телефонам, начнет пушить и распекать… а ничего этого ему не нужно. Рядом в кресле директор Петр Степанович. Несвежий воротничок, мятые брюки. Он что-то записывает, делает пометки, поблескивая стеклами очков. Сиди, Ксения, спокойно. Сиди и слушай. И смотри. Шворин взял слово, подскочил к трибуне. Дежурная, но обворожительная улыбка, самоуверенность, голос твердый, поставленный, как у радиодиктора. Шворин сыплет цифрами, выкладками, сравнительными данными, количеством сэкономленных средств; дотация снижена, но общий, баланс стабилен. У него все стабильно, все «осмечено», везде знаки равенства, везде плюсы и приумножение. Театр, думалось Ксюше, приравнен к фабрике, музы спят летаргическим сном.
