Ширин, продолжая молчать, повернула машину на одну из боковых улочек Шираза.
— Я вижу, с вами трудно договориться. Пожалуй, я выйду здесь.
Ширин остановила машину.
— Когда вы возвращаетесь? Может быть, вы меня захватите?
— Не знаю, — повторила опять Ширин.
— Да. Этого и следовало ожидать, — сказал Генрих и пошел по плохо освещенной улице. Ширин выглянула из машины и крикнула:
— Через час или два! Я просто еду в лес, прогуляться.
Генрих вернулся.
— Клянусь, я не произнесу ни слова, если вы мне позволите составить вам компанию.
Они поехали. Миновав несколько улиц пригорода, выехали на шоссе и через несколько минут оказались среди усыпанных снегом деревьев.
— Каждое воскресенье после обеда мы с мужем приезжали сюда на прогулку. Воскресенье в Иране — рабочий день, но Карл придерживается христианских обычаев. Воскресенье должно быть днем отдыха. Я привыкла к этому и приезжаю сюда даже тогда, когда он занят.
— Я не осмелился бы назвать это лесом, — сказал Генрих, глядя на несколько далеко друг от друга растущих стволов.
— У нас даже несколько деревьев называют лесом, потому что мы их уважаем. Древнеперсидская религия учит, что деревья живут так же, как и мы, что у них есть душа. Срубить дерево — все равно что убить человека. Как-то летом мы приехали сюда с Карлом и гостем из Германии. И тот, глядя на этот дуб, сказал, что он прекрасно подошел бы для гроба. Даже стал высчитывать, сколько гробов можно из него сделать и сколько на этом заработать.
— Они там, в третьем рейхе, уже чувствуют войну в воздухе.
— Войну? — недоверчиво спросила Ширин.
— В Европе война вот-вот начнется.
— Почему?
— Или потому, что слишком уж мы размножились и надо разредить человеческое поголовье, или же кое-кто хочет утолить свой огромный аппетит.
— Аппетит к чему?
— К доходам. Почему вы улыбаетесь?
— Мне вспомнилось: как-то Юзеф сравнил доход с любовью. Те, кто хочет получить слишком много, обычно теряют все.
— Но на войне теряют не сильные мира сего, а обычные люди, — произнес Генрих. Он наклонился, набрал полную ладонь чистого снега и поднес к губам. — Вы знаете, у него совершенно иной вкус, чем в Европе. Попробуйте.
— Но я же не знаю вкуса европейского снега.
Генрих снял шляпу, плащ и, как мальчишка, стал бегать по рощице.
— Если не хотите снега, то хотя бы немного побегайте.
Ширин побежала за Генрихом.
— О, хорошо! Еще лучше! Быстрее! Бежим! Раз, два, раз, два!.. — кричал Генрих. Потом он упал и начал кататься по снегу. Ширин молча глядела на него. — Где же эти персы, которые так любят природу? Ведь ее именно так надо любить. Так перед ней преклоняться. Уверяю вас, что эти деревья вовсе не помнят себя от радости. Они просто не умеют говорить, или мы не знаем их языка. Ведь я делаю то же самое, что они. Купаюсь в снегу, дышу тем же воздухом. Человеку всегда нравится в других то, что присуще ему самому. Так же и с деревьями. Если у них есть, как вы утверждаете, душа.
