… Тереха болел не первый день. Дуня поехала в тайгу с Пахомом и с парнями. Она умела рубить лес, знала, как свалить лучше лесину, куда ее положить вершиной.
В полушубке, в длинной теплой шерстяной юбке и зимних штанах под ней, согнувшись, с топором за поясом бредет Дуня по снегу.
Куры в такой мороз сидят в избе в небольшой клетке, помет чистишь за день не раз. А то в кухне засмердит.
На другой день ударил такой мороз, что мужики не поехали в лес, напились пьяные, проиграли до вечера в карты.
Опять с ведрами, с подойниками, с отрубями возится Дуняша. Вымя надо обмыть, вытереть, выдоить. Вечером коровам нужен теплый корм.
Ночью, когда пожалеешь своих ребятишек, то пожалеешь и себя. Семка кричит, не спит.
— Черт ты! — не вытерпит мать. — Будешь спать? Выброшу собакам!
Илья вернулся с низовой почтой. Набитый деньгами кошелек отдал Дуне.
— Это тебе, чтобы зря не бренчала!
— Где же ты такой кошелек купил?
— Везли генерала с генеральшей. Она чуть не влюбилась в Ваську… А мне заплатили… Кошелок на свои деньги взял у торговцев… А Васька книг купил. Сходи к имя. Васька в своей кошевке генерала вез. С генеральшей, с молодой! А мне купец попался и все угощал вином.
Дуне негде поговорить наедине с мужем. Кругом толкутся. Илью нельзя отзывать, он не пойдет, еще и удивится, зачем, мол, зовешь, толкуй тут…
— Нет, — сказала Дуня ночью, в постели, отстраняясь от мужа.
Она стала тихо, но бурно жаловаться.
«Ночная кукушка дневную перекукует!» — думала Аксинья, не слыша ее слов, но догадываясь, что за пологом на нее с золовкой льется река зла.
— Вот уж врет, вот уж врет! — не выдержав, заворчала мать в потемках.
— А как гусевик, не хромал? — спросил с печи Пахом.
— Нет, — небрежно ответил сын.
— Я говорил, что припадает… Хорек его покусал…
— Я ли не работница… У меня ли не руки, — лился чуть слышный шепот прямо в ухо Илье, даже щекотно ему. — Нам ли не жить? А все нам заступлено. Уйдем, давай заживем сами, детям порадуемся и жизни. И друг друга мы не видим, не говорим… Без позволения не живем, шагу не ступим. Хорошо делаешь — им боязно, что я одолею, все возьму себе. Плохо — как на ленивую батрачку смотрят. Я не угожу никак, и не буду! Ильюшечка, милый…
— Что уж это, как не стыдно! — ворчит Арина, хотя и она ни слова не разобрала.
И Пахом ничего не разобрал.
— Нет, это она правильно! — изрекает он. — Лес рубить не женское дело.
— Тогда уж и жить бабам надо, как мужики! — склабится во тьме Тереха.
Илья силится, думает, как быть. Переменить жизнь? Отца-мать не переспоришь. Он непривычен спорить.
