Смущенный Рувим поднимался и снова садился, срывал с головы ермолку и снова надевал.
Полковник немного помолчал. Вытер платком вспотевший лоб. Потом продолжил свой допрос:
— А скажите, будьте добры, Рувим Либерман, ваш брат умер?
— Не знаю, господин начальник. Мне мать, светлый ей рай, говорила, что его маленького в солдаты забрали.
— Да… Да… — поддакивал полковник.
— Схватили, надели ему кандалы на руки и ноги, бросили в телегу и повезли. Мать, светлый ей рай, волосы на себе рвала, вопя кричала и бежала за телегой.
— Да… Да…
— Мать, светлый ей рай, бросалась на землю, поднималась, снова бежала за телегой и все причитала: «Гершалэ… Гершалэ… Гершалэ…»
— Да… Да… Еще… Еще… — сказал полковник и положил руку на плечо Рувима.
— А кучер гнал коня кнутом изо всех сил. Конь мчался так быстро, что Гершаль, сидевший на телеге, плача, сильно ударился лбом о свои железные кандалы. Мать, светлый ей рай, видела, как лицо Гершалэ залилось кровью.
Полковник покивал головой, вытер платком лоб, глаза и сказал:
— Да… Еще…
— Мать, светлый ей рай, обомлела и рухнула в лужу. Как проснулась, то уже воза не видно было. Гершалэ увезли в солдаты. Тогда, господин начальник, у бедных родителей ловили маленьких мальчиков и отдавали в солдаты.
— Скажите, Рувим Либерман, долго мать-покойница плакала по Гершалэ?
— Всю жизнь, дорогой панок… Как только вспомнит, так и заливается слезами.
— Прекрасно… Досконально… Посмотри, Рувим, на мой лоб… Вот рубец! Это я тогда сильно поранил лоб. На всю жизнь знак остался. Родной… Это было семьдесят лет тому назад.
Отец в субботу при обеде пел:
Оса а-Адер лейсудо-осо Беца-а-аафро дэйшаба-ато,
Веазмин-бо гашто… Веазмин-бо гашт…
[16]Рувим не сводил глаз с полковника. Слушал, как завороженный.
— Родной… Рувим…
— Гершалэ… Братец мой…
Старые бросились друг другу на шею и оба захлипали, как малые дети.
Мы все выскочили из кладовки, ошеломленные, пораженные, взволнованные. Нам всем казалось, что это сон. Полковник познакомился со всеми нами. Тетя сняла с него шинель. Сверкнули золотые эполеты, пуговицы, медали… Все это было необычно и очень интересно.
Полковник гладил нежно натруженные руки родного брата, его обросшее сморщенное лицо и заглядывал ему глубоко в глаза.
— Перед смертью пришлось увидеться, — говорил он. — Теперь зовут меня Александр Петрович Либеров. Но в душе я прежний Герш Абрамович Либерман. Будучи мальчиком, били меня, пока не согласился креститься. Потом меня отдали в школу: я был способный мальчишка, хорошо учился. Стал военным и за много лет службы дошел до чина полковника. Теперь я в отставке. Живу в Вильнюсе. Дети, внуки. И всю жизнь из сердца тянулась ниточка сюда, в Долгиново. Нашелся браток. О, господи…
