И полковник снова бросился Рувиму на шею. Оба деда снова захлипали. Старческие слезы лились из их глаз тоненькими мутными струйками.
Мы все были очень взволнованы. Тетя плакала вслух — больше чем старые.
Пытливым детским глазом я искал сходства двух старых Либерманов. Сходство было большое в чертах лиц, в голосе, в фигурах.
Вдруг открылась дверь, и три человека: хозяин постоялого дома, староста мещанской управы и могильный сторож внесли три корзины, набитые чем-то тяжелым. Они попросили у тети свежую скатерть на стол и начали доставать из корзин бутылки с вином и разнообразные закуски. Старый Рувим, дядя и тетя оделись в праздничное, а полковник почувствовал себя в доме хозяином. Рассадил нас всех вокруг стола и что-то шепнул на ухо могильному сторожу. Тот вышел и позвал в дом городскую капеллу: цимбалиста, бандуристов и скрипача. Они ждали на улице. Старинная субботняя застольная песня на древнееврейского языке.
Музыканты заиграли, как на свадьбе.
— Зачем было так пугать весь городок? — спросил жестянщик Рувим брата.
Полковник обратился к старосте мещанской управы:
— Объясните!
Староста пояснил, что в Долгинове много Либерманов. Нужно было досконально разведать обо всех Либерманах, копаться в старых архивах, иначе несколько десятков Либерманов запутали бы дело. Каждому хотелось бы иметь родственника господина полковника.
Полковник перебрался к Рувиму на квартиру и жил здесь целую неделю. Тетя уступила ему свою каморку. О старом кантонисте[17] начали распространяться легенды по всем окрестным городкам.
Становой пристав целую неделю никуда не показывался. Ему было стыдно за свой страх. Он был обижен на старого полковника: приехал к какому-то оборванцу Рувиму на кугель[18]…
В ту же осень меня отдали в долгиновский иешива. Три года плавал я в мертвом море талмудичных наук. Талмуд давно омертвел. Нам, подросткам, было скучно читать тексты, написанные две тысячи лет тому назад на древнееврейском и халдейском языках.
Иешива помещался в огромной синагоге, где три раза в день молились местные обитатели. Здесь же находилось до пятидесяти иешивотников в возрасте от 12 до 20 лет. Каждый сидел перед специальным «штэндером»[19], на котором лежал фолиант[20] Талмуда. Глава Иешивы («рош-гашива») определял каждый день новый раздел текста для самостоятельной читки. По четвергам рош-гашива проверял, как хорошо иешивотники усвоили текст. Останавливались над каждым абзацем. Происходили длинные рассуждения, дискуссии. Рош-гашива задавал закавыристые вопросы. Изучать Талмуд мне приходилось самостоятельно по многочисленным комментариям к главному тексту. Комментарии создавались на протяжении долгих веков учеными талмудистами. Между собой они вели споры, противоречили друг другу. Главный текст обрастал комментариями. Штэндер напоминает по виду пюпитр для нот, только более массивный и с коробкой, словно толстое бревно. Кроме того, главный текст не имел знаков препинания. Язык Талмуда лаконичный и очень тяжелый. Все вместе взятое создавало большие трудности для иешивотников. Кроме того, комментаторы Талмуда по несколько раз на каждой странице делали ссылки на другие тома Талмуда.
